«Mais c’est une dame, et très comme il faut»,
[262]
–
отдыхал от Анисимова нападения Степан Трофимович, с приятным любопытством
наблюдая свою соседку книгоношу, пившую, впрочем, чай с блюдечка и вприкуску.
«Се petit morceau de sucre ce n’est rien…
[263]
В ней есть нечто благородное и
независимое и в то же время – тихое. Le comme il faut tout pur,
[264]
но только
несколько в другом роде».
Он скоро узнал от нее, что она Софья Матвеевна Улитина и
проживает собственно в К., имеет там сестру вдовую, из мещан; сама также вдова,
а муж ее, подпоручик за выслугу из фельдфебелей, был убит в Севастополе.
– Но вы еще так молоды, vous n’avez pas trente ans.
[265]
– Тридцать четыре-с, – улыбнулась Софья Матвеевна.
– Как, вы и по-французски понимаете?
– Немножко-с; я в благородном доме одном прожила после того
четыре года и там от детей понаучилась.
Она рассказала, что, после мужа оставшись всего восемнадцати
лет, находилась некоторое время в Севастополе «в сестрах», а потом жила по
разным местам-с, а теперь вот ходит и Евангелие продает.
– Mais mon Dieu,
[266]
это не с вами ли у нас была в городе
одна странная, очень даже странная история?
Она покраснела; оказалось, что с нею.
– Ces vauriens, ces malheureux!..
[267]
– начал было он
задрожавшим от негодования голосом; болезненное и ненавистное воспоминание
отозвалось в его сердце мучительно. На минуту он как бы забылся.
«Ба, да она опять ушла, – спохватился он, заметив, что ее уже
опять нет подле. – Она часто выходит и чем-то занята; я замечаю, что даже
встревожена… Bah, je deviens égoïste…
[268]
»
Он поднял глаза и опять увидал Анисима, но на этот раз уже в
самой угрожающей обстановке. Вся изба была полна мужиками, и всех их притащил с
собой, очевидно, Анисим. Тут был и хозяин избы, и мужик с коровой, какие-то еще
два мужика (оказались извозчики), какой-то еще маленький полупьяный человек,
одетый по-мужицки, а между тем бритый, похожий на пропившегося мещанина и более
всех говоривший. И все-то они толковали о нем, о Степане Трофимовиче. Мужик с
коровой стоял на своем, уверяя, что по берегу верст сорок крюку будет и что
непременно надобно на праходе. Полупьяный мещанин и хозяин с жаром возражали:
– Потому, если, братец ты мой, их высокоблагородию, конечно,
на праходе через озеро ближе будет; это как есть; да праход-то, по-теперешнему,
пожалуй, и не подойдет.
– Доходит, доходит, еще неделю будет ходить, – более всех
горячился Анисим.
– Так-то оно так! да неаккуратно приходит, потому время
позднее, иной раз в Устьеве по три дня поджидают.
– Завтра будет, завтра к двум часам аккуратно придет. В
Спасов еще до вечера аккуратно, сударь, прибудете, – лез из себя Анисим.
«Mais qu’est ce qu’il a cet homme»,
[269]
– трепетал Степан
Трофимович, со страхом ожидая своей участи.
Выступили вперед и извозчики, стали рядиться; брали до
Устьева три рубля. Остальные кричали, что не обидно будет, что это как есть
цена и что отселева до Устьева всё лето за эту цену возили.
– Но… здесь тоже хорошо… И я не хочу, – прошамкал было
Степан Трофимович.
– Хорошо, сударь, это вы справедливо, в Спасове у нас теперь
куды хорошо, и Федор Матвеевич так вами будут обрадованы.
– Mon Dieu, mes amis,
[270]
всё это так для меня неожиданно.
Наконец-то воротилась Софья Матвеевна. Но она села на лавку
такая убитая и печальная.
– Не быть мне в Спасове! – проговорила она хозяйке.
– Как, так и вы в Спасов? – встрепенулся Степан Трофимович.
Оказалось, что одна помещица, Надежда Егоровна Светлицына,
велела ей еще вчера поджидать себя в Хатове и обещалась довезти до Спасова, да
вот и не приехала.
– Что я буду теперь делать? – повторяла Софья Матвеевна.
– Mais, ma chère et nouvelle amie,
[271]
ведь и я вас
тоже могу довезти, как и помещица, в это, как его, в эту деревню, куда я нанял,
а завтра, – ну, а завтра мы вместе в Спасов.
– Да разве вы тоже в Спасов?
– Mais que faire, et je suis enchantè!
[272]
Я вас с
чрезвычайною радостью довезу; вон они хотят, я уже нанял… Я кого же из вас
нанял? – ужасно захотел вдруг в Спасов Степан Трофимович.
Через четверть часа уже усаживались в крытую бричку: он
очень оживленный и совершенно довольный; она с своим мешком и с благодарною
улыбкой подле него. Подсаживал Анисим.
– Доброго пути, сударь, – хлопотал он изо всех сил около
брички, – вот уж как были вами обрадованы!
– Прощай, прощай, друг мой, прощай.
– Федора Матвеича, сударь, увидите…
– Да, мой друг, да… Федора Петровича… только прощай.
II
– Видите, друг мой, вы позволите мне называть себя вашим
другом, n’est-ce pas?
[273]
– торопливо начал Степан Трофимович, только что
тронулась бричка. – Видите, я… J’aime le peuple, c’est indispensable, mais il
me semble que je ne l’avais jamais vu de près. Stasie… cela va sans dire
qu’elle est aussi du peuple… mais le vrai peuple,
[274]
то есть настоящий,
который на большой дороге, мне кажется, ему только и дела, куда я, собственно,
еду… Но оставим обиды. Я немного как будто заговариваюсь, но это, кажется, от
торопливости.
– Кажется, вы нездоровы-с, – зорко, но почтительно
присматривалась к нему Софья Матвеевна.
