– Поеду, – ответила Даша.
– Собирайся! Едем вместе!
Даша посмотрела вопросительно.
– А что мне теперь здесь делать? Не всё ли равно? Я тоже в
Ури запишусь и проживу в ущелье… Не беспокойся, не помешаю.
Начали быстро собираться, чтобы поспеть к полуденному
поезду. Но не прошло получаса, как явился из Скворешников Алексей Егорыч. Он
доложил, что Николай Всеволодович «вдруг» приехали поутру, с ранним поездом, и
находятся в Скворешниках, но «в таком виде, что на вопросы не отвечают, прошли
по всем комнатам и заперлись на своей половине…»
– Я помимо их приказания заключил приехать и доложить, –
прибавил Алексей Егорыч с очень внушительным видом.
Варвара Петровна пронзительно поглядела на него и не стала
расспрашивать. Мигом подали карету. Поехала с Дашей. Пока ехали, часто,
говорят, крестилась.
На «своей половине» все двери были отперты, и нигде Николая
Всеволодовича не оказалось.
– Уж не в мезонине ли-с? – осторожно произнес Фомушка.
Замечательно, что следом за Варварой Петровной на «свою
половину» вошло несколько слуг; а остальные слуги все ждали в зале. Никогда бы
они не посмели прежде позволить себе такого нарушения этикета. Варвара Петровна
видела и молчала.
Взобрались и в мезонин. Там было три комнаты; но ни в одной
никого не нашли.
– Да уж не туда ли пошли-с? – указал кто-то на дверь в
светелку. В самом деле, всегда затворенная дверца в светелку была теперь
отперта и стояла настежь. Подыматься приходилось чуть не под крышу по
деревянной, длинной, очень узенькой и ужасно крутой лестнице. Там была тоже
какая-то комнатка.
– Я не пойду туда. С какой стати он полезет туда? – ужасно
побледнела Варвара Петровна, озираясь на слуг. Те смотрели на нее и молчали.
Даша дрожала.
Варвара Петровна бросилась по лесенке; Даша за нею; но едва
вошла в светелку, закричала и упала без чувств.
Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей. На столике
лежал клочок бумаги со словами карандашом: «Никого не винить, я сам». Тут же на
столике лежал и молоток, кусок мыла и большой гвоздь, очевидно припасенный про
запас. Крепкий шелковый снурок, очевидно заранее припасенный и выбранный, на
котором повесился Николай Всеволодович, был жирно намылен. Всё означало
преднамеренность и сознание до последней минуты.
Наши медики по вскрытии трупа совершенно и настойчиво
отвергли помешательство.
