III
– Ох, сюда! – указала Прасковья Ивановна на кресло у стола и
тяжело в него опустилась с помощию Маврикия Николаевича. – Не села б у вас,
матушка, если бы не ноги! – прибавила она надрывным голосом.
Варвара Петровна приподняла немного голову, с болезненным
видом прижимая пальцы правой руки к правому виску и видимо ощущая в нем сильную
боль (tic douloureux
[101]
).
– Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть у
меня? Я от покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнию пользовалась, а
мы с тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
Прасковья Ивановна замахала руками.
– Уж так и знала! Вечно про пансион начнете, когда попрекать
собираетесь, – уловка ваша. А по-моему, одно красноречие. Терпеть не могу этого
вашего пансиона.
– Ты, кажется, слишком уж в дурном расположении приехала;
что твои ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и не сердись.
– Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькою
девочкой. Не хочу я кофею, вот!
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге.
(От кофею, впрочем, и другие отказались, кроме меня и Маврикия Николаевича.
Степан Трофимович взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть и
очень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но одумалась и
чинно отказалась, видимо довольная за это собой.)
Варвара Петровна криво улыбнулась.
– Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты, верно, опять
что-нибудь вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением
жила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс
уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как madame Lefebure тебя тут
же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи.
Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
– А вы в пансионе в попа влюбились, что закон божий
преподавал, – вот вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, – ха-ха-ха!
Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
– А-а, ты не забыла про попа… – ненавистно глянула на нее
Варвара Петровна.
Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
– Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь при
всем городе в ваш скандал замешали, вот зачем я приехала!
– В мой скандал? – грозно выпрямилась вдруг Варвара
Петровна.
– Мама, я вас тоже очень прошу быть умереннее, – проговорила
вдруг Лизавета Николаевна.
– Как ты сказала? – приготовилась было опять взвизгнуть
мамаша, но вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.
– Как вы могли, мама, сказать про скандал? – вспыхнула Лиза.
– Я поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнать
историю этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
– «Историю этой несчастной»! – со злобным смехом протянула
Прасковья Ивановна. – Да стать ли тебе мешаться в такие «истории»? Ох, матушка!
Довольно нам вашего деспотизма! – бешено повернулась она к Варваре Петровне. –
Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да, видно, пришла
и на вас пора!
Варвара Петровна сидела выпрямившись, как стрела, готовая
выскочить из лука. Секунд десять строго и неподвижно смотрела она на Прасковью
Ивановну.
– Ну, моли бога, Прасковья, что все здесь свои, – выговорила
она наконец с зловещим спокойствием, – много ты сказала лишнего.
– А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные;
это вы, под видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди,
так для вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
– Поумнела ты, что ль, в эту неделю?
– Не поумнела я в эту неделю, а, видно, правда наружу вышла
в эту неделю.
– Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай, Прасковья
Ивановна, не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какая
правда наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?
– Да вот она, вся-то правда сидит! – указала вдруг Прасковья
Ивановна пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже
не заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна,
всё время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при
виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в
креслах.
– Господи Иисусе Христе, рехнулись они все, что ли! –
воскликнула Варвара Петровна и, побледнев, откинулась на спинку кресла.
Она так побледнела, что произошло даже смятение. Степан
Трофимович бросился к ней первый; я тоже приблизился; даже Лиза встала с места,
хотя и осталась у своего кресла; но всех более испугалась сама Прасковья
Ивановна: она вскрикнула, как могла приподнялась и почти завопила плачевным
голосом:
– Матушка, Варвара Петровна, простите вы мою злобную
дурость! Да воды-то хоть подайте ей кто-нибудь!
– Не хнычь, пожалуйста, Прасковья Ивановна, прошу тебя, и
отстранитесь, господа, сделайте одолжение, не надо воды! – твердо, хоть и
негромко выговорила побледневшими губами Варвара Петровна.
– Матушка! – продолжала Прасковья Ивановна, капельку
успокоившись, – друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожных
словах, да уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня
какие-то людишки бомбардируют; ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у
меня, матушка, дочь!
Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко открытыми
глазами и слушала с удивлением. В это мгновение неслышно отворилась в углу
боковая дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделась
кругом; ее поразило наше смятение. Должно быть, она не сейчас различила и Марью
Тимофеевну, о которой никто ее не предуведомил. Степан Трофимович первый
заметил ее, сделал быстрое движение, покраснел и громко для чего-то возгласил:
«Дарья Павловна!», так что все глаза разом обратились на вошедшую.
– Как, так это-то ваша Дарья Павловна! – воскликнула Марья
Тимофеевна. – Ну, Шатушка, не похожа на тебя твоя сестрица! Как же мой-то
этакую прелесть крепостною девкой Дашкой зовет!
Дарья Павловна меж тем приблизилась уже к Варваре Петровне;
но, пораженная восклицанием Марьи Тимофеевны, быстро обернулась и так и
осталась пред своим стулом, смотря на юродивую длинным, приковавшимся взглядом.
– Садись, Даша, – проговорила Варвара Петровна с ужасающим
спокойствием, – ближе, вот так; ты можешь и сидя видеть эту женщину. Знаешь ты
ее?
– Я никогда ее не видала, – тихо ответила Даша и, помолчав,
тотчас прибавила: – должно быть, это больная сестра одного господина Лебядкина.
