– Я заявляю, – прохрипел Гаганов (у него пересохло горло),
опять обращаясь к Маврикию Николаевичу, – что этот человек (он ткнул опять в
сторону Ставрогина) выстрелил нарочно на воздух… умышленно… Это опять обида! Он
хочет сделать дуэль невозможною!
– Я имею право стрелять как хочу, лишь бы происходило по
правилам, – твердо заявил Николай Всеволодович.
– Нет, не имеет! Растолкуйте ему, растолкуйте! – кричал
Гаганов.
– Я совершенно присоединяюсь к мнению Николая Всеволодовича,
– возгласил Кириллов.
– Для чего он щадит меня? – бесновался Гаганов, не слушая. –
Я презираю его пощаду… Я плюю… Я…
– Даю слово, что я вовсе не хотел вас оскорблять, – с
нетерпением проговорил Николай Всеволодович, – я выстрелил вверх потому, что не
хочу более никого убивать, вас ли, другого ли, лично до вас не касается.
Правда, себя я не считаю обиженным, и мне жаль, что вас это сердит. Но не
позволю никому вмешиваться в мое право.
– Если он так боится крови, то спросите, зачем меня вызывал?
– вопил Гаганов, всё обращаясь к Маврикию Николаевичу.
– Как же вас было не вызвать? – ввязался Кириллов. – Вы
ничего не хотели слушать, как же от вас отвязаться!
– Замечу только одно, – произнес Маврикий Николаевич, с
усилием и со страданием обсуждавший дело, – если противник заранее объявляет,
что стрелять будет вверх, то поединок действительно продолжаться не может… по
причинам деликатным и… ясным…
– Я вовсе не объявлял, что каждый раз буду вверх стрелять! –
вскричал Ставрогин, уже совсем теряя терпение. – Вы вовсе не знаете, что у меня
на уме и как я опять сейчас выстрелю… я ничем не стесняю дуэли.
– Коли так, встреча может продолжаться, – обратился Маврикий
Николаевич к Гаганову.
– Господа, займите ваши места! – скомандовал Кириллов.
Опять сошлись, опять промах у Гаганова и опять выстрел вверх
у Ставрогина. Про эти выстрелы вверх можно было бы и поспорить: Николай
Всеволодович мог прямо утверждать, что он стреляет как следует, если бы сам не
сознался в умышленном промахе. Он наводил пистолет не прямо в небо или в
дерево, а все-таки как бы метил в противника, хотя, впрочем, брал на аршин
поверх его шляпы. В этот второй раз прицел был даже еще ниже, еще
правдоподобнее; но уже Гаганова нельзя было разуверить.
– Опять! – проскрежетал он зубами. – Всё равно! Я вызван и
пользуюсь правом. Я хочу стрелять в третий раз… во что бы ни стало.
– Имеете полное право, – отрубил Кириллов. Маврикий
Николаевич не сказал ничего. Расставили в третий раз, скомандовали; в этот раз
Гаганов дошел до самого барьера и с барьера, с двенадцати шагов, стал
прицеливаться. Руки его слишком дрожали для правильного выстрела. Ставрогин
стоял с пистолетом, опущенным вниз, и неподвижно ожидал его выстрела.
– Слишком долго, слишком долго прицел! – стремительно
прокричал Кириллов. – Стреляйте! стре-ляй-те! – Но выстрел раздался, и на этот
раз белая пуховая шляпа слетела с Николая Всеволодовича. Выстрел был довольно
меток, тулья шляпы была пробита очень низко; четверть вершка ниже, и всё бы
было кончено. Кириллов подхватил и подал шляпу Николаю Всеволодовичу.
– Стреляйте, не держите противника! – прокричал в
чрезвычайном волнении Маврикий Николаевич, видя, что Ставрогин как бы забыл о
выстреле, рассматривая с Кирилловым шляпу. Ставрогин вздрогнул, поглядел на
Гаганова, отвернулся и уже безо всякой на этот раз деликатности выстрелил в
сторону, в рощу. Дуэль кончилась. Гаганов стоял как придавленный. Маврикий
Николаевич подошел к нему и стал что-то говорить, но тот как будто не понимал.
Кириллов, уходя, снял шляпу и кивнул Маврикию Николаевичу головой; но Ставрогин
забыл прежнюю вежливость; сделав выстрел в рощу, он даже и не повернулся к
барьеру, сунул свой пистолет Кириллову и поспешно направился к лошадям. Лицо
его выражало злобу, он молчал. Молчал и Кириллов. Сели на лошадей и поскакали в
галоп.
III
– Что вы молчите? – нетерпеливо окликнул он Кириллова уже
неподалеку от дома.
– Что вам надо? – ответил тот, чуть не съерзнув с лошади,
вскочившей на дыбы.
Ставрогин сдержал себя.
– Я не хотел обидеть этого… дурака, а обидел опять, –
проговорил он тихо.
– Да, вы обидели опять, – отрубил Кириллов, – и притом он не
дурак.
– Я сделал, однако, всё, что мог.
– Нет.
– Что же надо было сделать?
– Не вызывать.
– Еще снести битье по лицу?
– Да, снести и битье.
– Я начинаю ничего не понимать! – злобно проговорил
Ставрогин. – Почему все ждут от меня чего-то, чего от других не ждут? К чему
мне переносить то, чего никто не переносит, и напрашиваться на бремена, которых
никто не может снести?
– Я думал, вы сами ищете бремени.
– Я ищу бремени?
– Да.
– Вы… это видели?
– Да.
– Это так заметно?
– Да.
Помолчали с минуту. Ставрогин имел очень озабоченный вид,
был почти поражен.
– Я потому не стрелял, что не хотел убивать, и больше ничего
не было, уверяю вас, – сказал он торопливо и тревожно, как бы оправдываясь.
– Не надо было обижать.
– Как же надо было сделать?
– Надо было убить.
– Вам жаль, что я его не убил?
– Мне ничего не жаль. Я думал, вы хотели убить в самом деле.
Не знаете, чего ищете.
– Ищу бремени, – засмеялся Ставрогин.
– Не хотели сами крови, зачем ему давали убивать?
– Если б я не вызвал его, он бы убил меня так, без дуэли.
– Не ваше дело. Может, и не убил бы.
– А только прибил?
– Не ваше дело. Несите бремя. А то нет заслуги.
– Наплевать на вашу заслугу, я ни у кого не ищу ее!
– Я думал, ищете, – ужасно хладнокровно заключил Кириллов.
Въехали во двор дома.
– Хотите ко мне? – предложил Николай Всеволодович.
– Нет, я дома, прощайте. – Он встал с лошади и взял свой
ящик под мышку.
– По крайней мере вы-то на меня не сердитесь? – протянул ему
руку Ставрогин.
– Нисколько! – воротился Кириллов, чтобы пожать руку. – Если
мне легко бремя, потому что от природы, то, может быть, вам труднее бремя,
потому что такая природа. Очень нечего стыдиться, а только немного.
