– Я знаю, что я ничтожный характер, но я не лезу и в
сильные.
– И не лезьте; вы не сильный человек. Приходите пить чай.
Николай Всеволодович вошел к себе сильно смущенный.
IV
Он тотчас же узнал от Алексея Егоровича, что Варвара
Петровна, весьма довольная выездом Николая Всеволодовича – первым выездом после
восьми дней болезни – верхом на прогулку, велела заложить карету и отправилась
одна, «по примеру прежних дней, подышать чистым воздухом, ибо восемь дней, как
уже забыли, что означает дышать чистым воздухом».
– Одна поехала или с Дарьей Павловной? – быстрым вопросом
перебил старика Николай Всеволодович и крепко нахмурился, услышав, что Дарья
Павловна «отказались по нездоровью сопутствовать и находятся теперь в своих
комнатах».
– Слушай, старик, – проговорил он, как бы вдруг решаясь, –
стереги ее сегодня весь день и, если заметишь, что она идет ко мне, тотчас же
останови и передай ей, что несколько дней по крайней мере я ее принять не могу…
что я так ее сам прошу… а когда придет время, сам позову, – слышишь?
– Передам-с, – проговорил Алексей Егорович с тоской в
голосе, опустив глаза вниз.
– Не раньше, однако же, как если ясно увидишь, что она ко
мне идет сама.
– Не извольте беспокоиться, ошибки не будет. Через меня до
сих пор и происходили посещения; всегда к содействию моему обращались.
– Знаю. Однако же не раньше, как если сама пойдет. Принеси
мне чаю, если можешь скорее.
Только что старик вышел, как почти в ту же минуту отворилась
та же дверь и на пороге показалась Дарья Павловна. Взгляд ее был спокоен, но
лицо бледное.
– Откуда вы? – воскликнул Ставрогин.
– Я стояла тут же и ждала, когда он выйдет, чтобы к вам
войти. Я слышала, о чем вы ему наказывали, а когда он сейчас вышел, я
спряталась направо за выступ, и он меня не заметил.
– Я давно хотел прервать с вами, Даша… пока… это время. Я
вас не мог принять нынче ночью, несмотря на вашу записку. Я хотел вам сам
написать, но я писать не умею, – прибавил он с досадой, даже как будто с
гадливостью.
– Я сама думала, что надо прервать. Варвара Петровна слишком
подозревает о наших сношениях.
– Ну и пусть ее.
– Не надо, чтоб она беспокоилась. Итак, теперь до конца?
– Вы всё еще непременно ждете конца?
– Да, я уверена.
– На свете ничего не кончается.
– Тут будет конец. Тогда кликните меня, я приду. Теперь
прощайте.
– А какой будет конец? – усмехнулся Николай Всеволодович.
– Вы не ранены и… не пролили крови? – спросила она, не
отвечая на вопрос о конце.
– Было глупо; я не убил никого, не беспокойтесь. Впрочем, вы
обо всем услышите сегодня же ото всех. Я нездоров немного.
– Я уйду. Объявления о браке сегодня не будет? – прибавила
она с нерешимостью.
– Сегодня не будет; завтра не будет; послезавтра, не знаю,
может быть, все помрем, и тем лучше. Оставьте меня, оставьте меня наконец.
– Вы не погубите другую… безумную?
– Безумных не погублю, ни той, ни другой, но разумную,
кажется, погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом деле
кликну «в последний конец», как вы говорите, а вы, несмотря на ваш разум,
придете. Зачем вы сами себя губите?
– Я знаю, что в конце концов с вами останусь одна я, и… жду
того.
– А если я в конце концов вас не кликну и убегу от вас?
– Этого быть не может, вы кликните.
– Тут много ко мне презрения.
– Вы знаете, что не одного презрения.
– Стало быть, презренье все-таки есть?
– Я не так выразилась. Бог свидетель, я чрезвычайно желала
бы, чтобы вы никогда во мне не нуждались.
– Одна фраза стоит другой. Я тоже желал бы вас не губить.
– Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это
знаете лучше всех, – быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. – Если
не к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в
книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не
могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
– Нет, я никогда не мог узнать, чего вы хотите; мне кажется,
что вы интересуетесь мною, как иные устарелые сиделки интересуются почему-либо
одним каким-нибудь больным сравнительно пред прочими, или, еще лучше, как иные
богомольные старушонки, шатающиеся по похоронам, предпочитают иные трупики
непригляднее пред другими. Что вы на меня так странно смотрите?
– Вы очень больны? – с участием спросила она, как-то
особенно в него вглядываясь. – Боже! И этот человек хочет обойтись без меня!
– Слушайте, Даша, я теперь всё вижу привидения. Один бесенок
предлагал мне вчера на мосту зарезать Лебядкина и Марью Тимофеевну, чтобы
порешить с моим законным браком, и концы чтобы в воду. Задатку просил три
целковых, но дал ясно знать, что вся операция стоить будет не меньше как
полторы тысячи. Вот это так расчетливый бес! Бухгалтер! Ха-ха!
– Но вы твердо уверены, что это было привидение?
– О нет, совсем уж не привидение! Это просто был Федька
Каторжный, разбойник, бежавший из каторги. Но дело не в том; как вы думаете,
что я сделал? Я отдал ему все мои деньги из портмоне, и он теперь совершенно
уверен, что я ему выдал задаток!
– Вы встретили его ночью, и он сделал вам такое предложение?
Да неужто вы не видите, что вы кругом оплетены их сетью!
– Ну пусть их. А знаете, у вас вертится один вопрос, я по
глазам вашим вижу, – прибавил он с злобною и раздражительною улыбкой.
Даша испугалась.
– Вопроса вовсе нет и сомнений вовсе нет никаких, молчите
лучше! – вскричала она тревожно, как бы отмахиваясь от вопроса.
– То есть вы уверены, что я не пойду к Федьке в лавочку?
– О боже! – всплеснула она руками, – за что вы меня так
мучаете?
– Ну, простите мне мою глупую шутку, должно быть, я
перенимаю от них дурные манеры. Знаете, мне со вчерашней ночи ужасно хочется
смеяться, всё смеяться, беспрерывно, долго, много. Я точно заряжен смехом… Чу!
Мать приехала; я узнаю по стуку, когда карета ее останавливается у крыльца.
Даша схватила его руку.
– Да сохранит вас бог от вашего демона и… позовите, позовите
меня скорей!
– О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький,
золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся. А ведь вы, Даша, опять не
смеете говорить чего-то?
