Она поглядела на него с болью и укором и повернулась к
дверям.
– Слушайте! – вскричал он ей вслед, с злобною, искривленною
улыбкой. – Если… ну там, одним словом, если… понимаете, ну, если бы даже и в
лавочку, и потом я бы вас кликнул, – пришли бы вы после-то лавочки?
Она вышла не оборачиваясь и не отвечая, закрыв руками лицо.
– Придет и после лавочки! – прошептал он подумав, и
брезгливое презрение выразилось в лице его: – Сиделка! Гм!.. А впрочем, мне,
может, того-то и надо.
Глава четвертая
Все в ожидании
I
Впечатление, произведенное во всем нашем обществе быстро
огласившеюся историей поединка, было особенно замечательно тем единодушием, с
которым все поспешили заявить себя безусловно за Николая Всеволодовича. Многие
из бывших врагов его решительно объявили себя его друзьями. Главною причиной
такого неожиданного переворота в общественном мнении было несколько слов,
необыкновенно метко высказанных вслух одною особой, доселе не высказывавшеюся,
и разом придавших событию значение, чрезвычайно заинтересовавшее наше крупное
большинство. Случилось это так: как раз на другой же день после события у
супруги предводителя дворянства нашей губернии, в тот день именинницы, собрался
весь город. Присутствовала или, вернее, первенствовала и Юлия Михайловна,
прибывшая с Лизаветой Николаевной, сиявшею красотой и особенною веселостью, что
многим из наших дам на этот раз тотчас же показалось особенно подозрительным.
Кстати сказать: в помолвке ее с Маврикием Николаевичем не могло уже быть никакого
сомнения. На шутливый вопрос одного отставного, но важного генерала, о котором
речь ниже, Лизавета Николаевна сама прямо в тот вечер ответила, что она
невеста. И что же? Ни одна решительно из наших дам этой помолвке не хотела
верить. Все упорно продолжали предполагать какой-то роман, какую-то роковую
семейную тайну, совершившуюся в Швейцарии, и почему-то с непременным участием
Юлии Михайловны. Трудно сказать, почему так упорно держались все эти слухи или,
так сказать, даже мечты и почему именно так непременно приплетали тут Юлию
Михайловну. Только что она вошла, все обратились к ней со странными взглядами,
преисполненными ожиданий. Надо заметить, что по недавности события и по
некоторым обстоятельствам, сопровождавшим его, на вечере о нем говорили еще с некоторою
осторожностию, не вслух. К тому же ничего еще не знали о распоряжениях власти.
Оба дуэлиста, сколько известно, обеспокоены не были. Все знали, например, что
Артемий Павлович рано утром отправился к себе в Духово, без всякой помехи.
Между тем все, разумеется, жаждали, чтобы кто-нибудь заговорил вслух первый и
тем отворил бы дверь общественному нетерпению. Именно надеялись на
вышеупомянутого генерала, и не ошиблись.
Этот генерал, один из самых осанистых членов нашего клуба,
помещик не очень богатый, но с бесподобнейшим образом мыслей, старомодный
волокита за барышнями, чрезвычайно любил, между прочим, в больших собраниях
заговаривать вслух, с генеральскою вескостью, именно о том, о чем все еще
говорили осторожным шепотом. В этом состояла его как бы, так сказать,
специальная роль в нашем обществе. При этом он особенно растягивал и сладко
выговаривал слова, вероятно заимствовав эту привычку у путешествующих за
границей русских или у тех прежде богатых русских помещиков, которые наиболее
разорились после крестьянской реформы. Степан Трофимович даже заметил однажды,
что чем более помещик разорился, тем слаще он подсюсюкивает и растягивает
слова. Он и сам, впрочем, сладко растягивал и подсюсюкивал, но не замечал этого
за собой.
Генерал заговорил как человек компетентный. Кроме того, что
с Артемием Павловичем он состоял как-то в дальней родне, хотя в ссоре и даже в
тяжбе, он, сверх того, когда-то сам имел два поединка и даже за один из них
сослан был на Кавказ в рядовые. Кто-то упомянул о Варваре Петровне, начавшей
уже второй день выезжать «после болезни», и не собственно о ней, а о
превосходном подборе ее каретной серой четверни, собственного ставрогинского
завода. Генерал вдруг заметил, что он встретил сегодня «молодого Ставрогина»
верхом… Все тотчас смолкли. Генерал почмокал губами и вдруг провозгласил, вертя
между пальцами золотую, жалованную табатерку:
– Сожалею, что меня не было тут несколько лет назад… то есть
я был в Карлсбаде… Гм. Меня очень интересует этот молодой человек, о котором я
так много застал тогда всяких слухов. Гм. А что, правда, что он помешан? Тогда
кто-то говорил. Вдруг слышу, что его оскорбляет здесь какой-то студент, в
присутствии кузин, и он полез от него под стол; а вчера слышу от Степана
Высоцкого, что Ставрогин дрался с этим… Гагановым. И единственно с галантною
целью подставить свой лоб человеку взбесившемуся; чтобы только от него
отвязаться. Гм. Это в нравах гвардии двадцатых годов. Бывает он здесь у
кого-нибудь?
Генерал замолчал, как бы ожидая ответа. Дверь общественному
нетерпению была отперта.
– Чего же проще? – возвысила вдруг голос Юлия Михайловна,
раздраженная тем, что все вдруг точно по команде обратили на нее свои взгляды.
– Разве возможно удивление, что Ставрогин дрался с Гагановым и не отвечал
студенту? Не мог же он вызвать на поединок бывшего крепостного своего человека!
Слова знаменательные! Простая и ясная мысль, но никому,
однако, не приходившая до сих пор в голову. Слова, имевшие необыкновенные
последствия. Всё скандальное и сплетническое, всё мелкое и анекдотическое разом
отодвинуто было на задний план; выдвигалось другое значение. Объявлялось лицо
новое, в котором все ошиблись, лицо почти с идеальною строгостью понятий.
Оскорбленный насмерть студентом, то есть человеком образованным и уже не
крепостным, он презирает обиду, потому что оскорбитель – бывший крепостной его
человек. В обществе шум и сплетни; легкомысленное общество с презрением смотрит
на человека, битого по лицу; он презирает мнением общества, не доросшего до
настоящих понятий, а между тем о них толкующего.
– А между тем мы с вами, Иван Александрович, сидим и толкуем
о правых понятиях-с, – с благородным азартом самообличения замечает один
клубный старичок другому.
– Да-с, Петр Михайлович, да-с, – с наслаждением поддакивает
другой, – вот и говорите про молодежь.
– Тут не молодежь, Иван Александрович, – замечает
подвернувшийся третий, – тут не о молодежи вопрос; тут звезда-с, а не
какой-нибудь один из молодежи; вот как понимать это надо.
– А нам того и надобно; оскудели в людях.
Тут главное состояло в том, что «новый человек», кроме того
что оказался «несомненным дворянином», был вдобавок и богатейшим
землевладельцем губернии, а стало быть, не мог не явиться подмогой и деятелем.
Я, впрочем, упоминал и прежде вскользь о настроении наших землевладельцев.
Входили даже в азарт:
– Он мало того что не вызвал студента, он взял руки назад,
заметьте это особенно, ваше превосходительство, – выставлял один.
– И в новый суд его не потащил-с, – подбавлял другой.
