Наши дамы стеснились у самой решетки, весело и смешливо
шушукая. Стоявших на коленях и всех других посетителей оттеснили или заслонили,
кроме помещика, который упорно остался на виду, ухватясь даже руками за
решетку. Веселые и жадно-любопытные взгляды устремились на Семена Яковлевича,
равно как лорнеты, пенсне и даже бинокли; Лямшин по крайней мере рассматривал в
бинокль. Семен Яковлевич спокойно и лениво окинул всех своими маленькими
глазками.
– Миловзоры! миловзоры! – изволил он выговорить сиплым
баском и с легким восклицанием.
Все наши засмеялись: «Что значит миловзоры?» Но Семен
Яковлевич погрузился в молчание и доедал свой картофель. Наконец утерся
салфеткой, и ему подали чаю.
Кушал он чай обыкновенно не один, а наливал и посетителям,
но далеко не всякому, обыкновенно указывая сам, кого из них осчастливить.
Распоряжения эти всегда поражали своею неожиданностью. Минуя богачей и
сановников, приказывал иногда подавать мужику или какой-нибудь ветхой
старушонке; другой раз, минуя нищую братию, подавал какому-нибудь одному
жирному купцу-богачу. Наливалось тоже разно, одним внакладку, другим вприкуску,
а третьим и вовсе без сахара. На этот раз осчастливлены были захожий монашек
стаканом внакладку и старичок богомолец, которому дали совсем без сахара.
Толстому же монаху с кружкой из монастыря почему-то не поднесли вовсе, хотя тот
до сих пор каждый день получал свой стакан.
– Семен Яковлевич, скажите мне что-нибудь, я так давно
желала с вами познакомиться, – пропела с улыбкой и прищуриваясь та пышная дама
из нашей коляски, которая заметила давеча, что с развлечениями нечего
церемониться, было бы занимательно. Семен Яковлевич даже не поглядел на нее.
Помещик, стоявший на коленях, звучно и глубоко вздохнул, точно приподняли и
опустили большие мехи.
– Внакладку! – указал вдруг Семен Яковлевич на
купца-стотысячника; тот выдвинулся вперед и стал рядом с помещиком.
– Еще ему сахару! – приказал Семен Яковлевич, когда уже
налили стакан; положили еще порцию. – Еще, еще ему! – Положили еще в третий раз
и, наконец, в четвертый. Купец беспрекословно стал пить свой сироп.
– Господи! – зашептал и закрестился народ. Помещик опять
звучно и глубоко вздохнул.
– Батюшка! Семен Яковлевич! – раздался вдруг горестный, но
резкий до того, что трудно было и ожидать, голос убогой дамы, которую наши
оттерли к стене. – Целый час, родной, благодати ожидаю. Изреки ты мне, рассуди
меня, сироту.
– Спроси, – указал Семен Яковлевич слуге-причетнику. Тот
подошел к решетке.
– Исполнили ли то, что приказал в прошлый раз Семен
Яковлевич? – спросил он вдову тихим и размеренным голосом.
– Какое, батюшка Семен Яковлевич, исполнила, исполнишь с
ними! – завопила вдова, – людоеды, просьбу на меня в окружной подают, в Сенат
грозят; это на родную-то мать!..
– Дай ей!.. – указал Семен Яковлевич на голову сахару.
Мальчишка подскочил, схватил голову и потащил ко вдове.
– Ох, батюшка, велика твоя милость. И куда мне столько? –
завопила было вдовица.
– Еще, еще! – награждал Семен Яковлевич.
Притащили еще голову. «Еще, еще», – приказывал блаженный;
принесли третью и, наконец, четвертую. Вдовицу обставили сахаром со всех
сторон. Монах от монастыря вздохнул; всё это бы сегодня же могло попасть в
монастырь, по прежним примерам.
– Да куда мне столько? – приниженно охала вдовица. – Стошнит
одну-то!.. Да уж не пророчество ли какое, батюшка?
– Так и есть, пророчество, – проговорил кто-то в толпе.
– Еще ей фунт, еще! – не унимался Семен Яковлевич.
На столе оставалась еще целая голова, но Семен Яковлевич
указал подать фунт, и вдове подали фунт.
– Господи, господи! – вздыхал и крестился народ. – Видимое
пророчество.
– Усладите вперед сердце ваше добротой и милостию и потом
уже приходите жаловаться на родных детей, кость от костей своих, вот что, должно
полагать, означает эмблема сия, – тихо, но самодовольно проговорил толстый, но
обнесенный чаем монах от монастыря, в припадке раздраженного самолюбия взяв на
себя толкование.
– Да что ты, батюшка, – озлилась вдруг вдовица, – да они
меня на аркане в огонь тащили, когда у Верхишиных загорелось. Они мне мертву
кошку в укладку заперли, то есть всякое-то бесчинство готовы…
– Гони, гони! – вдруг замахал руками Семен Яковлевич.
Причетник и мальчишка вырвались за решетку. Причетник взял
вдову под руку, и она, присмирев, потащилась к дверям, озираясь на дареные
сахарные головы, которые за нею поволок мальчишка.
– Одну отнять, отними! – приказал Семен Яковлевич
остававшемуся при нем артельщику. Тот бросился за уходившими, и все трое слуг
воротились через несколько времени, неся обратно раз подаренную и теперь
отнятую у вдовицы одну голову сахару; она унесла, однако же, три.
– Семен Яковлевич, – раздался чей-то голос сзади у самых
дверей, – видел я во сне птицу, галку, вылетела из воды и полетела в огонь. Что
сей сон значит?
– К морозу, – произнес Семен Яковлевич.
– Семен Яковлевич, что же вы мне-то ничего не ответили, я
так давно вами интересуюсь, – начала было опять наша дама.
– Спроси! – указал вдруг, не слушая ее, Семен Яковлевич на
помещика, стоявшего на коленях.
Монах от монастыря, которому указано было спросить, степенно
подошел к помещику.
– Чем согрешили? И не велено ль было чего исполнить?
– Не драться, рукам воли не давать, – сипло отвечал помещик.
– Исполнили? – спросил монах.
– Не могу выполнить, собственная сила одолевает.
– Гони, гони! Метлой его, метлой! – замахал руками Семен
Яковлевич. Помещик, не дожидаясь исполнения кары, вскочил и бросился вон из
комнаты.
– На месте златницу оставили, – провозгласил монах, подымая
с полу полуимпериал.
– Вот кому! – ткнул пальцем на стотысячника купца Семен
Яковлевич. Стотысячник не посмел отказаться и взял.
– Злато к злату, – не утерпел монах от монастыря.
– А этому внакладку, – указал вдруг Семен Яковлевич на
Маврикия Николаевича. Слуга налил чаю и поднес было ошибкой франту в пенсне.
– Длинному, длинному, – поправил Семен Яковлевич.
Маврикий Николаевич взял стакан, отдал военный полупоклон и
начал пить. Не знаю почему, все наши так и покатились со смеху.
– Маврикий Николаевич! – обратилась к нему вдруг Лиза, – тот
господин на коленях ушел, станьте на его место на колени.
Маврикий Николаевич в недоумении посмотрел на нее.
