Время сложилось в гармошку: все прошлые годы, весь жизненный опыт сжались под весом случившегося в эту ночь. Джинетт вспомнила, как укачивала новорожденную Эми: до утра просиживала с ней у окна, баюкала и нередко засыпала сама. Те счастливые минуты она будет помнить всегда… Дочкины вещи Джинетт сложила в ее рюкзачок, свою одежду и деньги — в пакет, потом выключила телевизор и разбудила Эми.
— Вставай, солнышко, пора ехать.
Малышка толком не проснулась, но позволила матери себя одеть. По утрам дочка всегда была сонной и заторможенной, и Джинетт радовалась, что они уезжают не вечером: пришлось бы долго объяснять и уговаривать. Эми съела батончик мюсли, запила теплой виноградной газировкой, и они выбрались на автобусную остановку.
Ночью, возвращаясь в мотель, Джинетт видела большую каменную церковь и табличку с надписью «Храм Пресвятой Девы Марии Скорбящей». Главное — не перепутать автобусы, и они с Эми туда доедут.
Джинетт посадила дочку на заднее сиденье и крепко прижала к себе. Всю дорогу девочка молчала, лишь раз сказав, что проголодалась. Джинетт достала еще один батончик из коробки, которую положила в рюкзачок вместе с чистой одеждой, зубной щеткой и игрушечным кроликом Питером. «Эми, доченька моя, — беззвучно шептала Джинетт, — прости меня, прости!» В центре они пересели на другой автобус и ехали еще минут тридцать. За окном мелькнул зоопарк. Неужели она пропустила остановку? Нет, ночью, по пути в мотель, церковь была до зоопарка, значит, сейчас будет после. Вот и церковь! Днем она уже не казалась такой большой, но Джинетт не слишком расстроилась. Она вывела Эми через заднюю дверь, а едва отъехал автобус, застегнула ей куртку и надела рюкзачок.
«Монастырь сестер милосердия», — гласила табличка на столбе у подъездной аллеи. Да, ночью Джинетт ее тоже заметила! Они с Эми зашагали по аллее, обрамленной старыми деревьями, вероятно, дубами с мшистыми узловатыми ветвями, которые смыкались над самой головой. Прежде Джинетт монастырей не видела, и какие они, не знала. Монастырь сестер милосердия оказался обычным, хотя и довольно красивым каменным домом с черепичной крышей и белой окантовкой окон. Прямо под окнами разбили аптекарский огород. «Да, — подумала Джинетт, — ухаживать за нежными стебельками — самое то для монахинь». Она помогла дочке подняться на крыльцо и нажала на кнопку звонка.
Вопреки ожиданиям Джинетт, открыла вовсе не старуха в черной мантии, или как там называется монашеский наряд, а женщина чуть постарше ее, за исключением покрывала на голове одетая совершенно обычно: в юбку, блузку и удобные коричневые туфли. Чернокожая… До отъезда из Айовы чернокожих Джинетт видела лишь в кино, зато Мемфис ими буквально кишел. Она знала: некоторые черных недолюбливают, но у нее самой таких проблем пока не возникало. Что же, чернокожая так чернокожая!
— Простите за беспокойство, — начала Джинетт. — У меня машина сломалась, нельзя ли…
— Конечно, можно! — проговорила монахиня, вернее, не проговорила, а пропела. Не голос, а музыка, ничего подобного Джинетт в жизни не слышала. — Заходите, обе заходите!
Монахиня посторонилась, пропуская мать и дочь в дом. Джинетт знала: другие монахини, вероятно, тоже чернокожие, где-то рядом, спят, готовят обед, читают или молятся, они же целыми днями молятся! Судя по царящей в здании тишине, она не ошибалась. Сейчас ей следовало хоть ненадолго избавиться от монахини. Джинетт понимала это так же четко, как и то, что убила студента. Следующий поступок принесет мучительную боль… Впрочем, к боли она давно привыкла.
— Мисс…
— Пожалуйста, зовите меня Лейси, — предложила монахиня. — Это ваша дочка? — Она наклонилась к Эми. — Привет, а как тебя зовут? У меня есть племянница твоего возраста. Такая же кукла! — Лейси посмотрела на Джинетт. — Малышка очень застенчивая. Хотя, наверное, дело в моем акценте. Я из Сьерра-Леоне, это в западной Африке. — Лейси взяла Эми за руку. — Знаешь, где Африка? За тридевять земель отсюда!
— Здесь все монахини из Африки? — полюбопытствовала Джинетт.
Лейси засмеялась, сверкнув белоснежными зубами.
— Нет, что вы, только я!
Воцарилась тишина. Джинетт очень понравилась монахиня, понравились ее голос и то, как блестели ее глаза, когда она разговаривала с Эми.
— Мы опаздывали в школу, — прервала молчание Джинетт, — а машина у меня старая, раз, и заглохла!
Лейси понимающе кивнула.
— Сюда, пожалуйста! — Она повела Джинетт с Эми на кухню, очень просторную, с большим дубовым столом и шкафчиками, на которых красовались ярлычки: «посуда», «консервы», «макароны и рис». Джинетт не представляла, как питаются монахини, но решила: раз их тут много, такие ярлычки — отличная идея. Лейси показала ей телефон, старый коричневый аппарат с длинным шнуром, прикрепленный к стене. Свои следующие действия Джинетт заранее продумала до мельчайших деталей. Лейси поставила перед Эми тарелку с домашним печеньем и стакан с молоком, а Джинетт набрала номер и под аккомпанемент автоответчика, вещавшего о переменной облачности, двенадцати градусах тепла и большой вероятности дождя ближе к вечеру, притворилась, что общается с представителем страховой компании, и кивала мнимым ответам.
— Эвакуатор пришлют с минуты на минуту, — объявила она, вешая трубку. — Сказали, чтобы ждала на улице. Аварийный комиссар неподалеку.
— Отличные новости! — обрадовалась монахиня. — Вам очень повезло. Хотите — оставьте девочку со мной. На оживленной улице ребенку не место.
Ну вот, даже врать больше не придется! Нужно лишь сказать «да».
— Она не помещает?
— У нас все будет в порядке, — улыбнулась монахиня и ободряюще взглянула на Эми. — Правда? Видите, она согласна, так что можете спокойно заниматься машиной.
Эми сидела за большим дубовым столом, но к печенью и молоку не притронулась, только сняла рюкзачок и положила его рядом. Джинетт впилась в нее взглядом, потом опустилась на колени и прижала к себе.
— Будь умницей! — шепнула она, и малышка кивнула. Хотелось сказать что-то еще, но слова не шли. Джинетт вспомнила записку, которую сунула в рюкзачок. Монахини наверняка ее найдут! Она еще крепче обняла дочь, жадно впитывая ее тепло и запах. Подступили слезы, но чернокожая Люси, или как ее, Лейси, ничего не заметила. Все чувства и драгоценные воспоминания следовало спрятать, схоронить в себе, чтобы никто не увидел. Джинетт разомкнула объятия, не сказав ни слова, вышла из кухни и быстро зашагала по аллее.
2
Из файлов Джонаса Эбботта Лира, доктора философии, профессора факультета молекулярной и клеточной биологии Гарвардского университета, прикрепленного к отделению палеовирологии
[4]
Научно-исследовательского института инфекционных заболеваний Медицинской службы Вооруженных сил США, Форт-Детрик, Мэриленд.
От кого: lear@amedd.army.mil
