– Однако же-с.
– Ну, от собак схватил. Ну, темнота… Ну, на всякий случай.
– А прежде вы тоже брали, выходя ночью со двора,
какое-нибудь оружие, если боялись так темноты?
– Э, черт, тьфу! Господа, с вами буквально нельзя говорить!
– вскрикнул Митя в последней степени раздражения и, обернувшись к писарю, весь
покраснев от злобы, с какою-то исступленною ноткой в голосе быстро проговорил
ему:
– Запиши сейчас… сейчас… «что схватил с собой пестик, чтобы
бежать убить отца моего… Федора Павловича… ударом по голове!» Ну, довольны ли
вы теперь, господа? Отвели душу? – проговорил он, уставясь с вызовом на
следователя и прокурора.
– Мы слишком понимаем, что подобное показание вы дали сейчас
в раздражении на нас и в досаде на вопросы, которые мы вам представляем,
которые вы считаете мелочными и которые, в сущности, весьма существенны, – сухо
проговорил ему в ответ прокурор.
– Да помилуйте же, господа! Ну, взял пестик… Ну, для чего
берут в таких случаях что-нибудь в руку? Я не знаю, для чего. Схватил и
побежал. Вот и все. Стыдно, господа, passons,
[27]
а то, клянусь, я перестану
рассказывать!
Он облокотился на стол и подпер рукой голову. Он сидел к ним
боком и смотрел в стену, пересиливая в себе дурное чувство. В самом деле ему
ужасно как хотелось встать и объявить, что более не скажет ни слова, «хоть
ведите на смертную казнь».
– Видите, господа, – проговорил он вдруг, с трудом
пересиливая себя, – видите. Слушаю я вас, и мне мерещится… я, видите, вижу
иногда во сне один сон… один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что
кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в
темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь или за
шкап, прячусь унизительно, а главное, что ему отлично известно, куда я от него
спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу,
чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться… Вот это и вы
теперь делаете! На то похоже!
– Это вы такие видите сны? – осведомился прокурор.
– Да, такие вижу сны… А вы уж не хотите ли записать? – криво
усмехнулся Митя.
– Нет-с, не записать, но все же любопытные у вас сны.
– Теперь уж не сон! Реализм, господа, реализм действительной
жизни! Я волк, а вы охотники, ну и травите волка.
– Вы напрасно взяли такое сравнение… – начал было
чрезвычайно мягко Николай Парфенович.
– Не напрасно, господа, не напрасно! – вскипел опять Митя,
хотя и, видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть
с каждым словом. – Вы можете не верить преступнику или подсудимому, истязуемому
вашими вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам
души (смело это кричу!) – нет! этому вам нельзя не верить… права даже не
имеете… но —
молчи, сердце,
Терпи, смиряйся и молчи!
Ну, что же, продолжать? – мрачно оборвал он.
– Как же, сделайте одолжение, – ответил Николай Парфенович.
V
Третье мытарство
Митя хоть и заговорил сурово, но видимо еще более стал
стараться не забыть и не упустить ни одной черточки из передаваемого. Он
рассказал, как он перескочил через забор в сад отца, как шел до окна и обо
всем, наконец, что было под окном. Ясно, точно, как бы отчеканивая, передал он
о чувствах, волновавших его в те мгновения в саду, когда ему так ужасно
хотелось узнать: у отца ли Грушенька или нет? Но странно это: и прокурор, и
следователь слушали на этот раз как-то ужасно сдержанно, смотрели сухо,
вопросов делали гораздо меньше. Митя ничего не мог заключить по их лицам.
«Рассердились и обиделись, – подумал он, – ну и черт!» Когда же рассказал, как
он решился наконец дать отцу знак, что пришла Грушенька и чтобы тот отворил
окно, то прокурор и следователь совсем не обратили внимание на слово «знак»,
как бы не поняв вовсе, какое значение имеет тут это слово, так что Митя это
даже заметил. Дойдя наконец до того мгновения, когда, увидев высунувшегося из
окна отца, он вскипел ненавистью и выхватил из кармана пестик, он вдруг как бы
нарочно остановился. Он сидел и глядел в стену и знал, что те так и впились в
него глазами.
– Ну-с, – сказал следователь, – вы выхватили оружие и… и что
же произошло затем?
– Затем? А затем убил… хватил его в темя и раскроил ему
череп… Ведь так, по-вашему, так! – засверкал он вдруг глазами. Весь потухший
было гнев его вдруг поднялся в его душе с необычайною силой.
– По-нашему, – переговорил Николай Парфенович, – ну, а
по-вашему?
Митя опустил глаза и долго молчал.
– По-моему, господа, по-моему, вот как было, – тихо
заговорил он, – слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый
облобызал меня в то мгновение – не знаю, но черт был побежден. Я бросился от
окна и побежал к забору… Отец испугался и в первый раз тут меня рассмотрел,
вскрикнул и отскочил от окна – я это очень помню. А я через сад к забору… вот
тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе…
Тут он поднял наконец глаза на слушателей. Те, казалось, с
совершенно безмятежным вниманием глядели на него. Какая-то судорога негодования
прошла в душе Мити.
– А ведь вы, господа, в эту минуту надо мной насмехаетесь! –
прервал он вдруг.
– Почему вы так заключаете? – заметил Николай Парфенович.
– Ни одному слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я,
что до главной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я
– трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна
убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы,
господа!
И он всем корпусом повернулся на стуле, так что стул
затрещал.
– А не заметили ли вы, – начал вдруг прокурор, как будто и
внимания не обратив на волнение Мити, – не заметили ли вы, когда отбегали от окна:
была ли дверь в сад, находящаяся в другом конце флигеля, отперта или нет?
– Нет, не была отперта.
– Не была?
– Была заперта, напротив, и кто ж мог ее отворить? Ба,
дверь, постойте! – как бы опомнился он вдруг и чуть не вздрогнул, – а разве вы
нашли дверь отпертою?
– Отпертою.
– Так кто ж ее мог отворить, если не сами вы ее отворили? –
страшно удивился вдруг Митя.
– Дверь стояла отпертою, и убийца вашего родителя несомненно
вошел в эту дверь и, совершив убийство, этою же дверью и вышел, – как бы отчеканивая,
медленно и раздельно произнес прокурор. – Это нам совершенно ясно. Убийство
произошло, очевидно, в комнате, а не через окно, что положительно ясно из
произведенного акта осмотра, из положения тела и по всему. Сомнений в этом
обстоятельстве не может быть никаких.
