Он перекрестил ее три раза, снял с своей шеи и надел на нее
образок. Она молча поклонилась ему до земли. Он привстал и весело поглядел на
одну здоровую бабу с грудным ребеночком на руках.
– Из Вышегорья, милый.
– Шесть верст, однако, отсюда, с ребеночком томилась. Чего
тебе?
– На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл?
Не велика же в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый,
думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый?
Еще двадцать лет проживешь, право, Бог с тобою! Да и мало ли за тебя
молебщиков, тебе ль хворать?
– Спасибо тебе за все, милая.
– Кстати будет просьбица моя невеликая: вот тут шестьдесят
копеек, отдай ты их, милый, такой, какая меня бедней. Пошла я сюда, да и думаю:
лучше уж чрез него подам, уж он знает, которой отдать.
– Спасибо, милая, спасибо, добрая. Люблю тебя. Непременно
исполню. Девочка на руках-то?
– Девочка, свет, Лизавета.
– Благослови Господь вас обеих, и тебя и младенца Лизавету.
Развеселила ты мое сердце, мать. Прощайте, милые, прощайте, дорогие, любезные.
Он всех благословил и глубоко всем поклонился.
IV
Маловерная дама
Приезжая дама помещица, взирая на всю сцену разговора с
простонародьем и благословения его, проливала тихие слезы и утирала их
платочком. Это была чувствительная светская дама и с наклонностями во многом
искренно добрыми. Когда старец подошел наконец и к ней, она встретила его
восторженно:
– Я столько, столько вынесла, смотря на всю эту умилительную
сцену… – не договорила она от волнения. – О, я понимаю, что вас любит народ, я
сама люблю народ, я желаю его любить, да и как не любить народ, наш прекрасный,
простодушный в своем величии русский народ!
– Как здоровье вашей дочери? Вы опять пожелали со мною
беседовать?
– О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была на
колени стать и стоять на коленях хоть три дня пред вашими окнами, пока бы вы
меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу
восторженную благодарность. Ведь вы Лизу мою исцелили, исцелили совершенно, а
чем? – тем, что в четверг помолились над нею, возложили на нее ваши руки. Мы
облобызать эти руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
– Как так исцелил? Ведь она всё еще в кресле лежит?
– Но ночные лихорадки совершенно исчезли, вот уже двое
суток, с самого четверга, – нервно заспешила дама. – Мало того: у ней ноги
окрепли. Сегодня утром она встала здоровая, она спала всю ночь, посмотрите на
ее румянец, на ее светящиеся глазки. То все плакала, а теперь смеется, весела,
радостна. Сегодня непременно требовала, чтоб ее поставили на ноги постоять, и
она целую минуту простояла сама, безо всякой поддержки. Она бьется со мной об
заклад, что через две недели будет кадриль танцевать. Я призывала здешнего
доктора Герценштубе; он пожимает плечами и говорит: дивлюсь, недоумеваю. И вы
хотите, чтобы мы не беспокоили вас, могли не лететь сюда, не благодарить? Lise,
благодари же, благодари!
Миленькое, смеющееся личико Lise сделалось было вдруг
серьезным, она приподнялась в креслах, сколько могла, и, смотря на старца,
сложила пред ним свои ручки, но не вытерпела и вдруг рассмеялась…
– Это я на него, на него! – указала она на Алешу, с детской
досадой на себя за то, что не вытерпела и рассмеялась. Кто бы посмотрел на
Алешу, стоявшего на шаг позади старца, тот заметил бы в его лице быструю
краску, в один миг залившую его щеки. Глаза его сверкнули и потупились.
– У ней к вам, Алексей Федорович, поручение… Как ваше
здоровье, – продолжала маменька, обращаясь вдруг к Алеше и протягивая к нему
свою прелестно гантированную ручку. Старец оглянулся и вдруг внимательно
посмотрел на Алешу. Тот приблизился к Лизе и, как-то странно и неловко
усмехаясь, протянул и ей руку. Lise сделала важную физиономию.
– Катерина Ивановна присылает вам чрез меня вот это, –
подала она ему маленькое письмецо. – Она особенно просит, чтобы вы зашли к ней,
да поскорей, поскорей, и чтобы не обманывать, а непременно прийти.
– Она меня просит зайти? К ней меня… Зачем же? – с глубоким
удивлением пробормотал Алеша. Лицо его вдруг стало совсем озабоченное.
– О, это все по поводу Дмитрия Федоровича и… всех этих
последних происшествий, – бегло пояснила мамаша. – Катерина Ивановна
остановилась теперь на одном решении… но для этого ей непременно надо вас
видеть… зачем? Конечно не знаю, но она просила как можно скорей. И вы это
сделаете, наверно сделаете, тут даже христианское чувство велит.
– Я видел ее всего только один раз, – продолжал все в том же
недоумении Алеша.
– О, это такое высокое, такое недостижимое существо!.. Уж по
одним страданиям своим… Сообразите, что она вынесла, что она теперь выносит,
сообразите, что ее ожидает… все это ужасно, ужасно!
– Хорошо, я приду, – решил Алеша, пробежав коротенькую и
загадочную записочку, в которой, кроме убедительной просьбы прийти, не было
никаких пояснений.
– Ах, как это с вашей стороны мило и великолепно будет, –
вдруг, вся одушевясь, вскричала Lise. – А я ведь маме говорю: ни за что он не
пойдет, он спасается. Экой, экой вы прекрасный! Ведь я всегда думала, что вы
прекрасный, вот что мне приятно вам теперь сказать!
– Lise! – внушительно проговорила мамаша, впрочем тотчас же
улыбнулась.
– Вы и нас забыли, Алексей Федорович, вы совсем не хотите
бывать у нас: а между тем Lise мне два раза говорила, что только с вами ей
хорошо. – Алеша поднял потупленные глаза, опять вдруг покраснел и опять вдруг,
сам не зная чему, усмехнулся. Впрочем, старец уже не наблюдал его. Он вступил в
разговор с захожим монахом, ожидавшим, как мы уже говорили, подле кресел Lise
его выхода. Это был, по-видимому, из самых простых монахов, то есть из простого
звания, с коротеньким, нерушимым мировоззрением, но верующий и в своем роде
упорный. Он объявил себя откуда-то с дальнего севера, из Обдорска, от святого
Сильвестра, из одного бедного монастыря всего в девять монахов. Старец
благословил его и пригласил зайти к нему в келью, когда ему будет угодно.
– Как же вы дерзаете делать такие дела? – спросил вдруг
монах, внушительно и торжественно указывая на Lise. Он намекал на ее
«исцеление».
– Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть
еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и было,
то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец,
– прибавил он монаху, – а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни
мои сочтены.
– О нет, нет, Бог вас у нас не отнимет, вы проживете еще
долго, долго, – вскричала мамаша. – Да и чем вы больны? Вы смотрите таким
здоровым, веселым, счастливым.
