– То есть как же это они основали? – удостоил он наконец
проговорить, – да и что значит вообще основать город или государство? Что ж
они: пришли и по кирпичу положили, что ли?
Раздался смех. Виноватый мальчик из розового стал пунцовым.
Он молчал, он готов был заплакать. Коля выдержал его так еще с минутку.
– Чтобы толковать о таких исторических событиях, как
основание национальности, надо прежде всего понимать, что это значит, – строго
отчеканил он в назидание. – Я, впрочем, не придаю всем этим бабьим сказкам
важности, да и вообще всемирную историю не весьма уважаю, – прибавил он вдруг
небрежно, обращаясь уже ко всем вообще.
– Это всемирную-то историю-с? – с каким-то вдруг испугом
осведомился штабс-капитан.
– Да, всемирную историю. Изучение ряда глупостей
человеческих, и только. Я уважаю одну математику и естественные, – сфорсил Коля
и мельком глянул на Алешу: его только одного мнения он здесь и боялся.
Но Алеша все молчал и был все по-прежнему серьезен. Если бы
сказал что-нибудь сейчас Алеша, на том бы оно и покончилось, но Алеша смолчал,
а «молчание его могло быть презрительным», и Коля раздражился уже совсем.
– Опять эти классические теперь у нас языки: одно
сумасшествие, и ничего больше… Вы опять, кажется, не согласны со мной,
Карамазов?
– Не согласен, – сдержанно улыбнулся Алеша.
– Классические языки, если хотите все мое о них мнение, –
это полицейская мера, вот для чего единственно они заведены, – мало-помалу
начал вдруг опять задыхаться Коля, – они заведены потому, что скучны, и потому,
что отупляют способности. Было скучно, так вот как сделать, чтоб еще больше
было скуки? Было бестолково, так как сделать, чтобы стало еще бестолковее? Вот
и выдумали классические языки. Вот мое полное о них мнение, и надеюсь, что я никогда
не изменю его, – резко закончил Коля. На обеих щеках его показалось по красной
точке румянца.
– Это правда, – звонким и убежденным голоском согласился
вдруг прилежно слушавший Смуров.
– А сам первый по латинскому языку! – вдруг крикнул из толпы
один мальчик.
– Да, папа, он сам говорит, а сам у нас первый по латинскому
в классе, – отозвался и Илюша.
– Что ж такое? – счел нужным оборониться Коля, хотя ему
очень приятна была и похвала. – Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я
обещался матери кончить курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать хорошо,
но в душе глубоко презираю классицизм и всю эту подлость… Не соглашаетесь,
Карамазов?
– Ну зачем же «подлость»? – усмехнулся опять Алеша.
– Да помилуйте, ведь классики все переведены на все языки,
стало быть, вовсе не для изучения классиков понадобилась им латынь, а
единственно для полицейских мер и для отупления способностей. Как же после того
не подлость?
– Ну кто вас этому всему научил? – воскликнул удивленный
наконец Алеша.
– Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, а
во-вторых, знайте, вот это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенных
классиков, говорил вслух всему третьему классу сам преподаватель Колбасников…
– Доктор приехал! – воскликнула вдруг все время молчавшая
Ниночка.
Действительно, к воротам дома подъехала принадлежавшая
госпоже Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший все утро доктора, сломя
голову бросился к воротам встречать его. Маменька подобралась и напустила на
себя важности. Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка, из
своих кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку.
Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти вечером.
Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.
– Я не уйду, не уйду! – проговорил впопыхах Коля Илюше, – я
пережду в сенях и приду опять, когда уедет доктор, приду с Перезвоном.
Но уже доктор входил – важная фигура в медвежьей шубе, с
длинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через
порог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он не
туда зашел: «Что это? Где я?» – пробормотал он, не скидая с плеч шубы и не
снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа,
бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку.
Штабс-капитан согнулся перед ним в три погибели.
– Вы здесь-с, здесь-с, – бормотал он подобострастно, – вы
здесь-с, у меня-с, вам ко мне-с…
– Сне-ги-рев? – произнес важно и громко доктор. – Господин
Снегирев – это вы?
– Это я-с!
– А!
Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себя
шубу. Всем в глаза блеснул важный орден на шее. Штабс-капитан подхватил на лету
шубу, а доктор снял фуражку.
– Где же пациент? – спросил он громко и настоятельно.
VI
Раннее развитие
– Как вы думаете, что ему скажет доктор? – скороговоркой
проговорил Коля, – какая отвратительная, однако же, харя, не правда ли? Терпеть
не могу медицину!
– Илюша умрет. Это, мне кажется, уж наверно, – грустно
ответил Алеша.
– Шельмы! Медицина шельма! Я рад, однако, что узнал вас,
Карамазов. Я давно хотел вас узнать. Жаль только, что мы так грустно
встретились…
Коле очень бы хотелось что-то сказать еще горячее, еще
экспансивнее, но как будто что-то его коробило. Алеша это заметил, улыбнулся и
пожал ему руку.
– Я давно научился уважать в вас редкое существо, –
пробормотал опять Коля, сбиваясь и путаясь. – Я слышал, вы мистик и были в
монастыре. Я знаю, что вы мистик, но… это меня не остановило. Прикосновение к
действительности вас излечит… С натурами, как вы, не бывает иначе.
– Что вы называете мистиком? От чего излечит? – удивился
немного Алеша.
– Ну там Бог и прочее.
– Как, да разве вы в Бога не веруете?
– Напротив, я ничего не имею против Бога. Конечно, Бог есть
только гипотеза… но… я признаю, что он нужен, для порядка… для мирового порядка
и так далее… и если б его не было, то надо бы его выдумать, – прибавил Коля,
начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что он
хочет выставить свои познания и показать, какой он «большой». «А я вовсе не
хочу выставлять пред ним мои познания», – с негодованием подумал Коля. И ему
вдруг стало ужасно досадно.
– Я, признаюсь, терпеть не могу вступать во все эти
препирания, – отрезал он, – можно ведь и не веруя в Бога любить человечество,
как вы думаете? Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество? («Опять,
опять!» – подумал он про себя.)
– Вольтер в Бога верил, но, кажется, мало и, кажется, мало
любил и человечество, – тихо, сдержанно и совершенно натурально произнес Алеша,
как бы разговаривая с себе равным по летам или даже со старшим летами
человеком. Колю именно поразила эта как бы неуверенность Алеши в свое мнение о
Вольтере и что он как будто именно ему, маленькому Коле, отдает этот вопрос на
решение.
