– А вы разве читали Вольтера? – заключил Алеша.
– Нет, не то чтобы читал… Я, впрочем, «Кандида» читал, в
русском переводе… в старом, уродливом переводе, смешном… (Опять, опять!)
– И поняли?
– О да, всё… то есть… почему же вы думаете, что я бы не
понял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в состоянии понять, что это
роман философский и написан, чтобы провести идею… – запутался уже совсем Коля.
– Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, – вдруг оборвал он ни с
того ни с сего.
– Социалист? – засмеялся Алеша, – да когда это вы успели?
Ведь вам еще только тринадцать лет, кажется?
Колю скрючило.
– Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели
четырнадцать, – так и вспыхнул он, – а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему
тут мои лета? Дело в том, каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда
ли?
– Когда вам будет больше лет, то вы сами увидите, какое
значение имеет на убеждение возраст. Мне показалось тоже, что вы не свои слова
говорите, – скромно и спокойно ответил Алеша, но Коля горячо его прервал.
– Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь
в том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы
держать в рабстве низший класс, не правда ли?
– Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудь
научил! – воскликнул Алеша.
– Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно не
научил. Я и сам могу… И если хотите, я не против Христа. Это была вполне
гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к
революционерам и, может быть, играл бы видную роль… Это даже непременно.
– Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком
вы связались? – воскликнул Алеша.
– Помилуйте, правды не скроешь. Я, конечно, по одному
случаю, часто говорю с господином Ракитиным, но… Это еще старик Белинский тоже,
говорят, говорил.
– Белинский? Не помню. Он этого нигде не написал.
– Если не написал, то, говорят, говорил. Я это слышал от
одного… впрочем, черт…
– А Белинского вы читали?
– Видите ли… нет… я не совсем читал, но… место о Татьяне,
зачем она не пошла с Онегиным, я читал.
– Как не пошла с Онегиным? Да разве вы это уж… понимаете?
– Помилуйте, вы, кажется, принимаете меня за мальчика
Смурова, – раздражительно осклабился Коля. – Впрочем, пожалуйста, не думайте,
что я уж такой революционер. Я очень часто не согласен с господином Ракитиным.
Если я о Татьяне, то я вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщина
есть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent,
[30]
как
сказал Наполеон, – усмехнулся почему-то Коля, – и по крайней мере в этом я
совершенно разделяю убеждение этого псевдовеликого человека. Я тоже, например,
считаю, что бежать в Америку из отечества – низость, хуже низости – глупость.
Зачем в Америку, когда и у нас можно много принести пользы для человечества?
Именно теперь. Целая масса плодотворной деятельности. Так я и отвечал.
– Как отвечали? Кому? Разве вас кто-нибудь уже приглашал в
Америку?
– Признаюсь, меня подбивали, но я отверг. Это, разумеется,
между нами, Карамазов, слышите, никому ни слова. Это я вам только. Я совсем не
желаю попасть в лапки Третьего отделения и брать уроки у Цепного моста,
Будешь помнить здание
У Цепного моста!
Помните? Великолепно! Чему вы смеетесь? Уж не думаете ли вы,
что я вам все наврал? («А что, если он узнает, что у меня в отцовском шкафу
всего только и есть один этот нумер „Колокола“, а больше я из этого ничего не
читал?» – мельком, но с содроганием подумал Коля.)
– Ох нет, я не смеюсь и вовсе не думаю, что вы мне налгали.
Вот то-то и есть, что этого не думаю, потому что все это, увы, сущая правда! Ну
скажите, а Пушкина-то вы читали, «Онегина»-то… Вот вы сейчас говорили о
Татьяне?
– Нет, еще не читал, но хочу прочесть. Я без предрассудков,
Карамазов. Я хочу выслушать и ту и другую сторону. Зачем вы спросили?
– Так.
– Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? – отрезал
вдруг Коля и весь вытянулся пред Алешей, как бы став в позицию. – Сделайте
одолжение, без обиняков.
– Презираю вас? – с удивлением посмотрел на него Алеша. – Да
за что же? Мне только грустно, что прелестная натура, как ваша, еще и не
начавшая жить, уже извращена всем этим грубым вздором.
– Об моей натуре не заботьтесь, – не без самодовольства
перебил Коля, – а что я мнителен, то это так. Глупо мнителен, грубо мнителен.
Вы сейчас усмехнулись, мне и показалось, что вы как будто…
– Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я
усмехнулся: я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в
России, об нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы, – он пишет, –
русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел
никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких
знаний и беззаветное самомнение – вот что хотел сказать немец про русского
школьника.
– Ах, да ведь это совершенно верно! – захохотал вдруг Коля,
– верниссимо, точь-в-точь! Браво, немец! Однако ж чухна не рассмотрел и хорошей
стороны, а, как вы думаете? Самомнение – это пусть, это от молодости, это
исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух,
с самого чуть не детства, зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнего
колбаснического раболепства пред авторитетами… Но все-таки немец хорошо сказал!
Браво, немец! Хотя все-таки немцев надо душить. Пусть они там сильны в науках,
а их все-таки надо душить…
– За что же душить-то? – улыбнулся Алеша.
– Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный
ребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте,
мы с вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго
застрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую.
Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил:
«Зачем вы не приходили раньше?» И таким голосом, с укором! Мне кажется, она
ужасно добрая и жалкая.
– Да, да! Вот вы будете ходить, вы увидите, что это за
существо. Вам очень полезно узнавать вот такие существа, чтоб уметь ценить и
еще многое другое, что узнаете именно из знакомства с этими существами, – с
жаром заметил Алеша. – Это лучше всего вас переделает.
– О, как я жалею и браню всего себя, что не приходил раньше!
– с горьким чувством воскликнул Коля.
– Да, очень жаль. Вы видели сами, какое радостное вы
произвели впечатление на бедного малютку! И как он убивался, вас ожидая!
