– Не говорите мне! Вы меня растравляете. А впрочем, мне
поделом: я не приходил из самолюбия, из эгоистического самолюбия и подлого
самовластия, от которого всю жизнь не могу избавиться, хотя всю жизнь ломаю
себя. Я теперь это вижу, я во многом подлец, Карамазов!
– Нет, вы прелестная натура, хотя и извращенная, и я слишком
понимаю, почему вы могли иметь такое влияние на этого благородного и болезненно
восприимчивого мальчика! – горячо ответил Алеша.
– И это вы говорите мне! – вскричал Коля, – а я,
представьте, я думал – я уже несколько раз, вот теперь как я здесь, думал, что
вы меня презираете! Если б вы только знали, как я дорожу вашим мнением!
– Но неужели вы вправду так мнительны? В таких летах! Ну
представьте же себе, я именно подумал там в комнате, глядя на вас, когда вы
рассказывали, что вы должны быть очень мнительны.
– Уж и подумали? Какой, однако же, у вас глаз, видите,
видите! Бьюсь об заклад, что это было на том месте, когда я про гуся
рассказывал. Мне именно в этом месте вообразилось, что вы меня глубоко
презираете за то, что я спешу выставиться молодцом, и я даже вдруг возненавидел
вас за это и начал нести ахинею. Потом мне вообразилось (это уже сейчас, здесь)
на том месте, когда я говорил: «Если бы не было Бога, то его надо выдумать»,
что я слишком тороплюсь выставить мое образование, тем более что эту фразу я в
книге прочел. Но клянусь вам, я торопился выставить не от тщеславия, а так, не
знаю отчего, от радости, ей-богу как будто от радости… хотя это глубоко
постыдная черта, когда человек всем лезет на шею от радости. Я это знаю. Но я
зато убежден теперь, что вы меня не презираете, а все это я сам выдумал. О,
Карамазов, я глубоко несчастен. Я воображаю иногда бог знает что, что надо мной
все смеются, весь мир, и я тогда, я просто готов тогда уничтожить весь порядок
вещей.
– И мучаете окружающих, – улыбнулся Алеша.
– И мучаю окружающих, особенно мать. Карамазов, скажите, я
очень теперь смешон?
– Да не думайте же про это, не думайте об этом совсем! –
воскликнул Алеша. – Да и что такое смешон? Мало ли сколько раз бывает или
кажется смешным человек? Притом же нынче почти все люди со способностями ужасно
боятся быть смешными и тем несчастны. Меня только удивляет, что вы так рано
стали ощущать это, хотя, впрочем, я давно уже замечаю это и не на вас одних.
Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В это
самолюбие воплотился черт и залез во все поколение, именно черт, – прибавил
Алеша, вовсе не усмехнувшись, как подумал было глядевший в упор на него Коля. –
Вы, как и все, – заключил Алеша, – то есть как очень многие, только не надо быть
таким, как все, вот что.
– Даже несмотря на то, что все такие?
– Да, несмотря на то, что все такие. Один вы и будьте не
такой. Вы и в самом деле не такой, как все: вы вот теперь не постыдились же
признаться в дурном и даже в смешном. А нынче кто в этом сознается? Никто, да и
потребность даже перестали находить в самоосуждении. Будьте же не такой, как
все; хотя бы только вы один оставались не такой, а все-таки будьте не такой.
– Великолепно! Я в вас не ошибся. Вы способны утешить. О,
как я стремился к вам, Карамазов, как давно уже ищу встречи с вами! Неужели и
вы обо мне тоже думали? Давеча вы говорили, что вы обо мне тоже думали?
– Да, я слышал об вас и об вас тоже думал… и если отчасти и
самолюбие заставило вас теперь это спросить, то это ничего.
– Знаете, Карамазов, наше объяснение похоже на объяснение в
любви, – каким-то расслабленным и стыдливым голосом проговорил Коля. – Это не
смешно, не смешно?
– Совсем не смешно, да хоть бы и смешно, так это ничего,
потому что хорошо, – светло улыбнулся Алеша.
– А знаете, Карамазов, согласитесь, что и вам самим теперь
немного со мною стыдно… Я вижу по глазам, – как-то хитро, но и с каким-то почти
счастьем усмехнулся Коля.
– Чего же это стыдно?
– А зачем вы покраснели?
– Да это вы так сделали, что я покраснел! – засмеялся Алеша
и действительно весь покраснел. – Ну да, немного стыдно, Бог знает отчего, не
знаю отчего… – бормотал он, почти даже сконфузившись.
– О, как я вас люблю и ценю в эту минуту, именно за то, что
и вам чего-то стыдно со мной! Потому что и вы точно я! – в решительном восторге
воскликнул Коля. Щеки его пылали, глаза блестели.
– Послушайте, Коля, вы, между прочим, будете и очень
несчастный человек в жизни, – сказал вдруг отчего-то Алеша.
– Знаю, знаю. Как вы это все знаете наперед! – тотчас же
подтвердил Коля.
– Но в целом все-таки благословите жизнь.
– Именно! Ура! Вы пророк! О, мы сойдемся, Карамазов. Знаете,
меня всего более восхищает, что вы со мной совершенно как с ровней. А мы не
ровня, нет, не ровня, вы выше! Но мы сойдемся. Знаете, я весь последний месяц
говорил себе: «Или мы разом с ним сойдемся друзьями навеки, или с первого же
разу разойдемся врагами до гроба!»
– И говоря так, уж, конечно, любили меня! – весело смеялся
Алеша.
– Любил, ужасно любил, любил и мечтал об вас! И как это вы
знаете все наперед? Ба, вот и доктор. Господи, что-то скажет, посмотрите, какое
у него лицо!
VII
Илюша
Доктор выходил из избы опять уже закутанный в шубу и с
фуражкой на голове. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все
боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго
глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая
доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед
за доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для
последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный:
– Ваше превосходительство, ваше превосходительство…
неужели?.. – начал было он и не договорил, а лишь всплеснул руками в отчаянии,
хотя все еще с последнею мольбой смотря на доктора, точно в самом деле от
теперешнего слова доктора мог измениться приговор над бедным мальчиком.
– Что делать! Я не Бог, – небрежным, хотя и привычно
внушительным голосом ответил доктор.
– Доктор… Ваше превосходительство… и скоро это, скоро?
– При-го-товь-тесь ко всему, – отчеканил, ударяя по каждому
слогу, доктор и, склонив взор, сам приготовился было шагнуть за порог к карете.
– Ваше превосходительство, ради Христа! – испуганно
остановил его еще раз штабс-капитан, – ваше превосходительство!.. так разве
ничего, неужели ничего, совсем ничего теперь не спасет?..
– Не от меня теперь за-ви-сит, – нетерпеливо проговорил
доктор, – и, однако же, гм, – приостановился он вдруг, – если б вы, например,
могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало не медля (слова «сейчас и
нимало не медля» доктор произнес не то что строго, а почти гневно, так что
штабс-капитан даже вздрогнул) в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых
бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий… могло бы, может быть, произойти…
