– Меня… разве это возможно? – пролепетала она побледнев.
– Это возможно и должно! – настойчиво и весь оживившись,
начал Алеша. – Ему вы очень нужны, именно теперь. Я не стал бы начинать об этом
и вас преждевременно мучить, если б не необходимость. Он болен, он как
помешанный, он все просит вас. Он не мириться вас к себе просит, но пусть вы
только придете и покажетесь на пороге. С ним многое совершилось с того дня. Он
понимает, как неисчислимо перед вами виновен. Не прощения вашего хочет: «Меня
нельзя простить», – он сам говорит, а только чтоб вы на пороге показались…
– Вы меня вдруг… – пролепетала Катя, – я все дни
предчувствовала, что вы с этим придете… Я так и знала, что он меня позовет!..
Это невозможно!
– Пусть невозможно, но сделайте. Вспомните, он в первый раз
поражен тем, как вас оскорбил, в первый раз в жизни, никогда прежде не постигал
этого в такой полноте! Он говорит: если она откажет прийти, то я «во всю жизнь
теперь буду несчастлив». Слышите: каторжный на двадцать лет собирается еще быть
счастливым – разве это не жалко? Подумайте: вы безвинно погибшего посетите, – с
вызовом вырвалось у Алеши, – его руки чисты, на них крови нет! Ради
бесчисленного его страдания будущего посетите его теперь! Придите, проводите во
тьму… станьте на пороге, и только… Ведь вы должны, должны это сделать! –
заключил Алеша, с неимоверною силой подчеркнув слово «должны».
– Должна, но… не могу, – как бы простонала Катя, – он на
меня будет глядеть… я не могу.
– Ваши глаза должны встретиться. Как вы будете жить всю
жизнь, если теперь не решитесь?
– Лучше страдать во всю жизнь.
– Вы должны прийти, вы должны прийти, – опять неумолимо
подчеркнул Алеша.
– Но почему сегодня, почему сейчас?.. Я не могу оставить
больного…
– На минуту можете, это ведь минута. Если вы не придете, он
к ночи заболеет горячкой. Не стану я говорить неправду, сжальтесь!
– Надо мной-то сжальтесь, – горько упрекнула Катя и
заплакала.
– Стало быть, придете! – твердо проговорил Алеша, увидав ее
слезы. – Я пойду скажу ему, что вы сейчас придете.
– Нет, ни за что не говорите! – испуганно вскрикнула Катя. –
Я приду, но вы ему вперед не говорите, потому что я приду, но, может быть, не
войду… Я еще не знаю…
Голос ее пресекся. Она дышала трудно. Алеша встал уходить.
– А если я с кем-нибудь встречусь? – вдруг тихо проговорила
она, вся опять побледнев.
– Для того и нужно сейчас, чтоб вы там ни с кем не
встретились. Никого не будет, верно говорю. Мы будем ждать, – настойчиво
заключил он и вышел из комнаты.
II
На минутку ложь стала правдой
Он поспешил в больницу, где теперь лежал Митя. На второй
день после решения суда он заболел нервною лихорадкой и был отправлен в
городскую нашу больницу, в арестантское отделение. Но врач Варвинский по
просьбе Алеши и многих других (Хохлаковой, Лизы и проч.) поместил Митю не с
арестантами, а отдельно, в той самой каморке, в которой прежде лежал Смердяков.
Правда, в конце коридора стоял часовой, а окно было решетчатое, и Варвинский
мог быть спокоен за свою поблажку, не совсем законную, но это был добрый и
сострадательный молодой человек. Он понимал, как тяжело такому, как Митя, прямо
вдруг перешагнуть в сообщество убийц и мошенников и что к этому надо сперва
привыкнуть. Посещения же родных и знакомых были разрешены и доктором, и
смотрителем, и даже исправником, всё под рукой. Но в эти дни посетили Митю
всего только Алеша да Грушенька. Порывался уже два раза увидеться с ним
Ракитин; но Митя настойчиво просил Варвинского не впускать того.
Алеша застал его сидящим на койке, в больничном халате,
немного в жару, с головою, обернутой полотенцем, смоченным водою с уксусом. Он
неопределенным взглядом посмотрел на вошедшего Алешу, но во взгляде все-таки
промелькнул как бы какой-то испуг.
Вообще с самого суда он стал страшно задумчив. Иногда по
получасу молчал, казалось что-то туго и мучительно обдумывая, забывая
присутствующего. Если же выходил из задумчивости и начинал говорить, то
заговаривал всегда как-то внезапно и непременно не о том, что действительно ему
надо было сказать. Иногда с страданием смотрел на брата. С Грушенькой ему было
как будто легче, чем с Алешей. Правда, он с нею почти и не говорил, но чуть
только она входила, все лицо его озарялось радостью. Алеша сел молча подле него
на койке. В этот раз он тревожно ждал Алешу, но не посмел ничего спросить. Он
считал согласие Кати прийти немыслимым и в то же время чувствовал, что если она
не придет, то будет что-то совсем невозможное. Алеша понимал его чувства.
– Трифон-то, – заговорил суетливо Митя, – Борисыч-то,
говорят, весь свой постоялый двор разорил: половицы подымает, доски отдирает,
всю «галдарею», говорят, в щепки разнес – все клада ищет, вот тех самых денег,
полторы тысячи, про которые прокурор сказал, что я их там спрятал. Как приехал,
так, говорят, тотчас и пошел куролесить. Поделом мошеннику! Сторож мне здешний
вчера рассказал; он оттудова.
– Слушай, – проговорил Алеша, – она придет, но не знаю
когда, может сегодня, может на днях, этого не знаю, но придет, придет, это
наверно.
Митя вздрогнул, хотел было что-то вымолвить, но промолчал.
Известие страшно на него подействовало. Видно было, что ему мучительно хотелось
бы узнать подробности разговора, но что он опять боится сейчас спросить:
что-нибудь жестокое и презрительное от Кати было бы ему как удар ножом в эту
минуту.
– Вот что она, между прочим, сказала: чтоб я непременно
успокоил твою совесть насчет побега. Если и не выздоровеет к тому времени Иван,
то она сама возьмется за это.
– Ты уж об этом мне говорил, – раздумчиво заметил Митя.
– А ты уже Груше пересказал, – заметил Алеша.
– Да, – сознался Митя. – Она сегодня утром не придет, –
робко посмотрел он на брата. – Она придет только вечером. Как только я ей вчера
сказал, что Катя орудует, смолчала; а губы скривились. Прошептала только:
«Пусть ее!» Поняла, что важное. Я не посмел пытать дальше. Понимает ведь уж,
кажется, теперь, что та любит не меня, а Ивана?
– Так ли? – вырвалось у Алеши.
– Пожалуй, и не так. Только она утром теперь не придет, –
поспешил еще раз обозначить Митя, – я ей одно поручение дал… Слушай, брат Иван
всех превзойдет. Ему жить, а не нам. Он выздоровеет.
– Представь себе, Катя хоть и трепещет за него, но почти не
сомневается, что он выздоровеет, – сказал Алеша.
– Значит, убеждена, что он умрет. Это она от страху уверена,
что выздоровеет.
– Брат сложения сильного. И я тоже очень надеюсь, что он
выздоровеет, – тревожно заметил Алеша.
– Да, он выздоровеет. Но та уверена, что он умрет. Много у
ней горя…
