Во-первых, этот Дмитрий Федорович был один только из трех
сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении, что он все же имеет
некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет, то будет независим.
Юность и молодость его протекли беспорядочно: в гимназии он не доучился, попал
потом в одну военную школу, потом очутился на Кавказе, выслужился, дрался на
дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил и сравнительно прожил
довольно денег. Стал же получать их от Федора Павловича не раньше
совершеннолетия, а до тех пор наделал долгов. Федора Павловича, отца своего,
узнал и увидал в первый раз уже после совершеннолетия, когда нарочно прибыл в
наши места объясниться с ним насчет своего имущества. Кажется, родитель ему и
тогда не понравился; пробыл он у него недолго и уехал поскорей, успев лишь
получить от него некоторую сумму и войдя с ним в некоторую сделку насчет
дальнейшего получения доходов с имения, которого (факт достопримечательный) ни
доходности, ни стоимости он в тот раз от Федора Павловича так и не добился.
Федор Павлович заметил тогда, с первого разу (и это надо запомнить), что Митя
имеет о своем состоянии понятие преувеличенное и неверное. Федор Павлович был
очень этим доволен, имея в виду свои особые расчеты. Он вывел лишь, что молодой
человек легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив, кутила и которому только
чтобы что-нибудь временно перехватить, и он хоть на малое время, разумеется, но
тотчас успокоится. Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть
отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так
случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в
наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг
оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и
сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего
имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по
таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить,
он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч. Молодой человек
был поражен, заподозрил неправду, обман, почти вышел из себя и как бы потерял
ум. Вот это-то обстоятельство и привело к катастрофе, изложение которой и
составит предмет моего первого вступительного романа или, лучше сказать, его
внешнюю сторону. Но, пока перейду к этому роману, нужно еще рассказать и об
остальных двух сыновьях Федора Павловича, братьях Мити, и объяснить, откуда
те-то взялись.
III
Второй брак и вторые дети
Федор Павлович, спровадив с рук четырехлетнего Митю, очень
скоро после того женился во второй раз. Второй брак этот продолжался лет
восемь. Взял он эту вторую супругу свою, тоже очень молоденькую особу, Софью
Ивановну, из другой губернии, в которую заехал по одному мелкоподрядному делу,
с каким-то жидком в компании. Федор Павлович хотя и кутил, и пил, и дебоширил,
но никогда не переставал заниматься помещением своего капитала и устраивал
делишки свои всегда удачно, хотя, конечно, почти всегда подловато. Софья
Ивановна была из «сироток», безродная с детства, дочь какого-то темного
дьякона, взросшая в богатом доме своей благодетельницы, воспитательницы и
мучительницы, знатной генеральши-старухи, вдовы генерала Ворохова. Подробностей
не знаю, но слышал лишь то, что будто воспитанницу, кроткую, незлобивую и
безответную, раз сняли с петли, которую она привесила на гвозде в чулане, – до
того тяжело было ей переносить своенравие и вечные попреки этой, по-видимому не
злой, старухи, но бывшей лишь нестерпимейшею самодуркой от праздности. Федор
Павлович предложил свою руку, о нем справились и его прогнали, и вот тут-то он
опять, как и в первом браке, предложил сиротке увоз. Очень, очень может быть,
что и она даже не пошла бы за него ни за что, если б узнала о нем своевременно
побольше подробностей. Но дело было в другой губернии; да и что могла понимать
шестнадцатилетняя девочка, кроме того, что лучше в реку, чем оставаться у
благодетельницы. Так и променяла бедняжка благодетельницу на благодетеля. Федор
Павлович не взял в этот раз ни гроша, потому что генеральша рассердилась,
ничего не дала и, сверх того, прокляла их обоих; но он и не рассчитывал на этот
раз взять, а прельстился лишь замечательною красотой невинной девочки и,
главное, ее невинным видом, поразившим его, сладострастника и доселе порочного
любителя лишь грубой женской красоты. «Меня эти невинные глазки как бритвой
тогда по душе полоснули», – говаривал он потом, гадко по-своему хихикая.
Впрочем, у развратного человека и это могло быть лишь сладострастным влечением.
Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и,
пользуясь тем, что она, так сказать, пред ним «виновата» и что он ее почти «с
петли снял», пользуясь, кроме того, ее феноменальным смирением и
безответностью, даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия. В дом,
тут же при жене, съезжались дурные женщины, и устраивались оргии. Как
характерную черту сообщу, что слуга Григорий, мрачный, глупый и упрямый
резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот раз взял
сторону новой барыни, защищал и бранился за нее с Федором Павловичем почти
непозволительным для слуги образом, а однажды так даже разогнал оргию и всех
наехавших безобразниц силой. Впоследствии с несчастною, с самого детства
запуганною молодою женщиной произошло вроде какой-то нервной женской болезни,
встречаемой чаще всего в простонародье у деревенских баб, именуемых за эту
болезнь кликушами. От этой болезни, со страшными истерическими припадками,
больная временами даже теряла рассудок. Родила она, однако же, Федору Павловичу
двух сыновей, Ивана и Алексея, первого в первый год брака, а второго три года
спустя. Когда она померла, мальчик Алексей был по четвертому году, и хоть и
странно это, но я знаю, что он мать запомнил потом на всю жизнь, – как сквозь
сон, разумеется. По смерти ее с обоими мальчиками случилось почти точь-в-точь
то же самое, что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены
отцом и попали все к тому же Григорию и также к нему в избу. В избе их и нашла
старуха самодурка генеральша, благодетельница и воспитательница их матери. Она
еще была в живых и все время, все восемь лет, не могла забыть обиды, ей
нанесенной. О житье-бытье ее «Софьи» все восемь лет она имела из-под руки самые
точные сведения и, слыша, как она больна и какие безобразия ее окружают, раза
два или три произнесла вслух своим приживалкам: «Так ей и надо, это ей Бог за
неблагодарность послал».
Ровно три месяца по смерти Софьи Ивановны генеральша вдруг
явилась в наш город лично и прямо на квартиру Федора Павловича и всего-то
пробыла в городке с полчаса, но много сделала. Был тогда час вечерний. Федор
Павлович, которого она все восемь лет не видала, вышел к ней пьяненький.
Повествуют, что она мигом, безо всяких объяснений, только что увидала его,
задала ему две знатные и звонкие пощечины и три раза рванула его за вихор
сверху вниз, затем, не прибавив ни слова, направилась прямо в избу к двум
мальчикам. С первого взгляда заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она
тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих
детей к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и
увезла в свой город. Григорий снес эту пощечину как преданный раб, не сгрубил
ни слова, и когда провожал старую барыню до кареты, то, поклонившись ей в пояс,
внушительно произнес, что ей «за сирот Бог заплатит». «А все-таки ты балбес!» –
крикнула ему генеральша, отъезжая. Федор Павлович, сообразив все дело, нашел,
что оно дело хорошее, и в формальном согласии своем насчет воспитания детей у
генеральши не отказал потом ни в одном пункте. О полученных же пощечинах сам
ездил рассказывать по всему городу.
