– Мама, ради Бога, принесите корпию; корпию и этой едкой
мутной воды для порезов, ну как ее зовут! У нас есть, есть, есть… Мама, вы сами
знаете, где стклянка, в спальне вашей в шкапике направо, там большая стклянка и
корпия…
– Сейчас принесу всё, Lise, только не кричи и не беспокойся.
Видишь, как твердо Алексей Федорович переносит свое несчастие. И где это вы так
ужасно могли поранить себя, Алексей Федорович?
Госпожа Хохлакова поспешно вышла. Lise того только и ждала.
– Прежде всего отвечайте на вопрос, – быстро заговорила она
Алеше, – где это вы так себя изволили поранить? А потом уж я с вами буду
говорить совсем о другом. Ну!
Алеша, инстинктом чувствуя, что для нее время до возвращения
мамаши дорого, – поспешно, много выпустив и сократив, но, однако, точно и ясно,
передал ей о загадочной встрече своей со школьниками. Выслушав его, Lise
всплеснула руками:
– Ну можно ли, можно ли вам, да еще в этом платье, связываться
с мальчишками! – гневно вскричала она, как будто даже имея какое-то право над
ним, – да вы сами после того мальчик, самый маленький мальчик, какой только
может быть! Однако вы непременно разузнайте мне как-нибудь про этого скверного
мальчишку и мне все расскажите, потому что тут какой-то секрет. Теперь второе,
но прежде вопрос: можете ли вы, Алексей Федорович, несмотря на страдание от
боли, говорить о совершенных пустяках, но говорить рассудительно?
– Совершенно могу, да и боли я такой уже теперь не чувствую.
– Это оттого, что ваш палец в воде. Ее нужно сейчас же
переменить, потому что она мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из
погреба и новую полоскательную чашку с водой. Ну, теперь она ушла, я о деле:
мигом, милый Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам
прислала вчера, – мигом, потому что сейчас может прийти маменька, а я не хочу…
– Со мной нет письма.
– Неправда, оно с вами. Я так и знала, что вы так ответите.
Оно у вас в этом кармане. Я так раскаивалась в этой глупой шутке всю ночь.
Воротите же письмо сейчас, отдайте!
– Оно там осталось.
– Но вы не можете же меня считать за девочку, за
маленькую-маленькую девочку, после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу
у вас прощения за глупую шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж
его нет у вас в самом деле, – сегодня же принесите, непременно, непременно!
– Сегодня никак нельзя, потому что я уйду в монастырь и не
приду к вам дня два, три, четыре может быть, потому что старец Зосима…
– Четыре дня, экой вздор! Послушайте, вы очень надо мной
смеялись?
– Я ни капли не смеялся.
– Почему же?
– Потому что я совершенно всему поверил.
– Вы меня оскорбляете!
– Нисколько. Я как прочел, то тотчас и подумал, что этак все
и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти
из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет
законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще
думать, но я подумал, что лучше вас жены не найду, а мне старец велит жениться…
– Да ведь я урод, меня на креслах возят! – засмеялась Лиза с
зардевшимся на щеках румянцем.
– Я вас сам буду в кресле возить, но я уверен, что вы к тому
сроку выздоровеете.
– Но вы сумасшедший, – нервно проговорила Лиза, – из такой
шутки и вдруг вывели такой вздор!.. Ах, вот и мамаша, может быть, очень кстати.
Мама, как вы всегда запоздаете, можно ли так долго! Вот уж Юлия и лед несет!
– Ах, Lise, не кричи, главное – ты не кричи. У меня от этого
крику… Что ж делать, коли ты сама корпию в другое место засунула… Я искала,
искала… Я подозреваю, что ты это нарочно сделала.
– Да ведь не могла же я знать, что он придет с укушенным
пальцем, а то, может быть, вправду нарочно бы сделала. Ангел мама, вы начинаете
говорить чрезвычайно остроумные вещи.
– Пусть остроумные, но какие чувства, Lise, насчет пальца
Алексея Федоровича и всего этого! Ох, милый Алексей Федорович, меня убивают не
частности, не Герценштубе какой-нибудь, а всё вместе, всё в целом, вот чего я
не могу вынести.
– Довольно, мама, довольно о Герценштубе, – весело смеялась
Лиза, – давайте же скорей корпию, мама, и воду. Это просто свинцовая примочка,
Алексей Федорович, я теперь вспомнила имя, но это прекрасная примочка. Мама,
вообразите себе, он с мальчишками дорогой подрался на улице, и это мальчишка
ему укусил, ну не маленький ли, не маленький ли он сам человек, и можно ли ему,
мама, после этого жениться, потому что он, вообразите себе, он хочет жениться,
мама. Представьте себе, что он женат, ну не смех ли, не ужасно ли это?
И Lise все смеялась своим нервным мелким смешком, лукаво
смотря на Алешу.
– Ну как же жениться, Lise, и с какой стати это, и совсем
это тебе некстати… тогда как этот мальчик может быть бешеный.
– Ах, мама! Разве бывают бешеные мальчики?
– Почему ж не бывают, Lise, точно я глупость сказала. Вашего
мальчика укусила бешеная собака, и он стал бешеный мальчик и вот кого-нибудь и
укусит около себя в свою очередь. Как она вам хорошо перевязала, Алексей
Федорович, я бы никогда так не сумела. Чувствуете вы теперь боль?
– Теперь очень небольшую.
– А не боитесь ли вы воды? – спросила Lise.
– Ну, довольно, Lise, я, может быть, в самом деле очень
поспешно сказала про бешеного мальчика, а ты уж сейчас и вывела. Катерина
Ивановна только что узнала, что вы пришли, Алексей Федорович, так и бросилась
ко мне, она вас жаждет, жаждет.
– Ах, мама! Подите одна туда, а он не может пойти сейчас, он
слишком страдает.
– Совсем не страдаю, я очень могу пойти… – сказал Алеша.
– Как! Вы уходите? Так-то вы? Так-то вы?
– Что ж? Ведь я когда кончу там, то опять приду, и мы опять
можем говорить сколько вам будет угодно. А мне очень хотелось бы видеть
поскорее Катерину Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу как можно
скорей воротиться сегодня в монастырь.
– Мама, возьмите его и скорее уведите. Алексей Федорович, не
трудитесь заходить ко мне после Катерины Ивановны, а ступайте прямо в ваш
монастырь, туда вам и дорога! А я спать хочу, я всю ночь не спала.
– Ах, Lise, это только шутки с твоей стороны, но что, если
бы ты в самом деле заснула! – воскликнула госпожа Хохлакова.
– Я не знаю, чем я… Я останусь еще минуты три, если хотите,
даже пять, – пробормотал Алеша.
– Даже пять! Да уведите же его скорее, мама, это монстр!
