– Почему ж бы я мог быть известен про Дмитрия Федоровича;
другое дело, кабы я при них сторожем состоял? – тихо, раздельно и
пренебрежительно ответил Смердяков.
– Да я просто спросил, не знаете ли? – объяснил Алеша.
– Ничего я про ихнее пребывание не знаю, да и знать не
желаю-с.
– А брат мне именно говорил, что вы-то и даете ему знать обо
всем, что в доме делается, и обещались дать знать, когда придет Аграфена Александровна.
Смердяков медленно и невозмутимо вскинул на него глазами.
– А вы как изволили на сей раз пройти, так как ворота
здешние уж час как на щеколду затворены? – спросил он, пристально смотря на
Алешу.
– А я прошел с переулка через забор прямо в беседку. Вы,
надеюсь, извините меня в этом, – обратился он к Марье Кондратьевне, – мне надо
было захватить скорее брата.
– Ах, можем ли мы на вас обижаться, – протянула Марья
Кондратьевна, польщенная извинением Алеши, – так как и Дмитрий Федорович часто
этим манером в беседку ходят, мы и не знаем, а он уж в беседке сидит.
– Я его теперь очень ищу, я очень бы желал его видеть или от
вас узнать, где он теперь находится. Поверьте, что по очень важному для него же
самого делу.
– Они нам не сказываются, – пролепетала Марья Кондратьевна.
– Хотя бы я и по знакомству сюда приходил, – начал вновь
Смердяков, – но они и здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом
про барина: что, дескать, да как у них, кто приходит и кто таков уходит, и не
могу ли я что иное им сообщить? Два раза грозили мне даже смертью.
– Как это смертью? – удивился Алеша.
– А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру,
который сами вчера изволили наблюдать-с. Если, говорят, Аграфену Александровну
пропущу и она здесь переночует, – не быть тебе первому живу. Боюсь я их
очень-с, и кабы не боялся еще пуще того, то заявить бы должен на них городскому
начальству. Даже бог знает что произвести могут-с.
– Намедни сказали им: «В ступе тебя истолку», – прибавила
Марья Кондратьевна.
– Ну если в ступе, то это только, может быть, разговор… –
заметил Алеша. – Если б я его мог сейчас встретить, я бы мог ему что-нибудь и
об этом сказать…
– Вот что единственно могу сообщить, – как бы надумался
вдруг Смердяков. – Бываю я здесь по всегдашнему соседскому знакомству, и как же
бы я не ходил-с? С другой стороны, Иван Федорович чем свет сегодня послали меня
к ним на квартиру в ихнюю Озерную улицу, без письма-с, с тем чтобы Дмитрий
Федорович на словах непременно пришли в здешний трактир-с на площади, чтобы
вместе обедать. Я пошел-с, но Дмитрия Федоровича я на квартире ихней не
застал-с, а было уж восемь часов. «Был, говорят, да весь вышел» – этими самыми
словами их хозяева сообщили. Тут точно у них заговор какой-с, обоюдный-с.
Теперь же, может быть, они в эту самую минуту в трактире этом сидят с братцем
Иваном Федоровичем, так как Иван Федорович домой обедать не приходили, а Федор
Павлович отобедали час тому назад одни и теперь почивать легли. Убедительнейше,
однако, прошу, чтобы вы им про меня и про то, что я сообщил, ничего не
говорили-с, ибо они ни за что убьют-с.
– Брат Иван звал Дмитрия сегодня в трактир? – быстро
переспросил Алеша.
– Это точно так-с.
– В трактир «Столичный город», на площади?
– В этот самый-с.
– Это очень возможно! – воскликнул Алеша в большом волнении.
– Благодарю вас, Смердяков, известие важное, сейчас пойду туда.
– Не выдавайте-с, – проговорил ему вслед Смердяков.
– О нет, я в трактир явлюсь как бы нечаянно, будьте покойны.
– Да куда же вы, я вам калитку отопру, – крикнула было Марья
Кондратьевна.
– Нет, здесь ближе, я опять чрез плетень.
Известие страшно потрясло Алешу. Он пустился к трактиру. В
трактир ему входить было в его одежде неприлично, но осведомиться на лестнице и
вызвать их, это было возможно. Но только что он подошел к трактиру, как вдруг
отворилось одно окно и сам брат Иван закричал ему из окна вниз:
– Алеша, можешь ты ко мне сейчас войти сюда или нет? Одолжишь
ужасно.
– Очень могу, только не знаю, как мне в моем платье.
– А я как раз в отдельной комнате, ступай на крыльцо, я
сбегу навстречу…
Через минуту Алеша сидел рядом с братом. Иван был один и
обедал.
III
Братья знакомятся
Находился Иван, однако, не в отдельной комнате. Это было
только место у окна, отгороженное ширмами, но сидевших за ширмами все-таки не
могли видеть посторонние. Комната эта была входная, первая, с буфетом у боковой
стены. По ней поминутно шмыгали половые. Из посетителей был один лишь старичок,
отставной военный, и пил в уголку чай. Зато в остальных комнатах трактира
происходила вся обыкновенная трактирная возня, слышались призывные крики,
откупоривание пивных бутылок, стук бильярдных шаров, гудел орган. Алеша знал,
что Иван в этот трактир почти никогда не ходил и до трактиров вообще не
охотник; стало быть, именно потому только и очутился здесь, подумал он, чтобы
сойтись по условию с братом Дмитрием. И, однако, брата Дмитрия не было.
– Прикажу я тебе ухи аль чего-нибудь, не чаем же ведь ты
одним живешь, – крикнул Иван, по-видимому ужасно довольный, что залучил Алешу.
Сам он уж кончил обед и пил чай.
– Ухи давай, давай потом и чаю, я проголодался, – весело
проговорил Алеша.
– А варенья вишневого? Здесь есть. Помнишь, как ты маленький
у Поленова вишневое варенье любил?
– А ты это помнишь? Давай и варенья, я и теперь люблю.
Иван позвонил полового и приказал уху, чай и варенья.
– Я все помню, Алеша, я помню тебя до одиннадцати лет, мне
был тогда пятнадцатый год. Пятнадцать и одиннадцать, это такая разница, что
братья в эти годы никогда не бывают товарищами. Не знаю, любил ли я тебя даже.
Когда я уехал в Москву, то в первые годы я даже и не вспоминал об тебе вовсе.
Потом, когда ты сам попал в Москву, мы раз только, кажется, и встретились
где-то. А вот здесь я уже четвертый месяц живу, и до сих пор мы с тобой не
сказали слова. Завтра я уезжаю и думал сейчас, здесь сидя: как бы мне его
увидеть, чтобы проститься, а ты и идешь мимо.
– А ты очень желал меня увидать?
– Очень, я хочу с тобой познакомиться раз навсегда и тебя с
собой познакомить. Да с тем и проститься. По-моему, всего лучше знакомиться
пред разлукой. Я видел, как ты на меня смотрел все эти три месяца, в глазах
твоих было какое-то беспрерывное ожидание, а вот этого-то я и не терплю, оттого
и не подошел к тебе. Но в конце я тебя научился уважать: твердо, дескать, стоит
человечек. Заметь, я хоть и смеюсь теперь, но говорю серьезно. Ведь ты твердо
стоишь, да? Я таких твердых люблю, на чем бы там они ни стояли, и будь они
такие маленькие мальчуганы, как ты. Ожидающий взгляд твой стал мне вовсе под
конец не противен; напротив, полюбил я наконец твой ожидающий взгляд… Ты,
кажется, почему-то любишь меня, Алеша?
