Князь даже и не замечал того, что другие разговаривают и
любезничают с Аглаей, даже чуть не забывал минутами, что и сам сидит подле нее.
Иногда ему хотелось уйти куда-нибудь, совсем исчезнуть отсюда, и даже ему бы
нравилось мрачное, пустынное место, только чтобы быть одному с своими мыслями,
и чтобы никто не знал, где он находится. Или, по крайней мере, быть у себя
дома, на террасе, но так, чтобы никого при этом не было, ни Лебедева, ни детей;
броситься на свой диван, уткнуть лицо в подушку и пролежать таким образом день,
ночь, еще день. Мгновениями ему мечтались и горы, и именно одна знакомая точка
в горах, которую он всегда любил припоминать, и куда он любил ходить, когда еще
жил там, и смотреть оттуда вниз на деревню, на чуть мелькавшую внизу белую
нитку водопада, на белые облака, на заброшенный старый замок. О, как бы он хотел
очутиться теперь там и думать об одном, — о! всю жизнь об этом только — и на
тысячу лет бы хватило! И пусть, пусть здесь совсем забудут его. О, это даже
нужно, даже лучше, если б и совсем не знали его, и всё это видение было бы в
одном только сне. Да и не всё ли равно, что во сне, что наяву! — Иногда вдруг
он начинал приглядываться к Аглае и по пяти минут не отрывался взглядом от ее
лица; но взгляд его был слишком странен: казалось, он глядел на нее как на
предмет, находящийся от него за две версты, или как бы на портрет ее, а не на
нее самоё.
— Что вы на меня так смотрите, князь? — сказала она вдруг,
прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас боюсь; мне всё кажется,
что вы хотите протянуть вашу руку и дотронуться до моего лица пальцем, чтоб его
пощупать. Не правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит?
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему
обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем понял, не ответил, но
видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех
кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул со
смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя:
— Идиот!
— Господи! Да неужели она такого… неужели ж она совсем
помешается! — проскрежетала про себя Лизавета Прокофьевна.
— Это шутка. Это та же шутка, что и тогда с “бедным
рыцарем”, — твердо прошептала ей на ухо Александра, — и ничего больше! Она,
по-своему, его опять на зубок подняла. Только слишком далеко зашла эта шутка;
это надо прекратить, maman! Давеча она как актриса коверкалась, нас из-за
шалости напугала…
— Еще хорошо, что на такого идиота напала, — перешепнулась с
ней Лизавета Прокофьевна. Замечание дочери всё-таки облегчило ее.
Князь однако же слышал, как его назвали идиотом, и
вздрогнул, но не от того, что его назвали идиотом. “Идиота” он тотчас забыл. Но
в толпе, недалеко от того места, где он сидел, откуда-то сбоку — он бы никак не
указал, в каком именно месте и в какой точке — мелькнуло одно лицо, бледное
лицо, с курчавыми темными волосами, с знакомыми, очень знакомыми улыбкой и
взглядом, — мелькнуло и исчезло. Очень могло быть, что это только вообразилось
ему; от всего видения остались у него во впечатлении кривая улыбка, глаза и
светлозеленый франтовской шейный галстук, бывший на промелькнувшем господине.
Исчез ли этот господин в толпе, или прошмыгнул в воксал, князь тоже не мог бы
определить.
Но минуту спустя он вдруг быстро и беспокойно стал озираться
кругом; это первое видение могло быть предвестником и предшественником второго
видения. Это должно было быть наверно. Неужели он забыл о возможной встрече,
когда отправлялись в воксал? Правда, когда он шел в воксал, то, кажется, и не
знал совсем, что идет сюда, — в таком он был состоянии. Если б он умел или мог
быть внимательнее, то он еще четверть часа назад мог бы заметить, что Аглая
изредка и тоже как бы с беспокойством мельком оглядывается, тоже точно ищет
чего-то кругом себя. Теперь, когда беспокойство его стало сильно заметно,
возросло волнение и беспокойство Аглаи, и лишь только он оглядывался назад,
почти тотчас же оглядывалась и она. Разрешение тревоги скоро последовало.
Из того самого бокового выхода из воксала, близ которого
помещались князь и вся компания Епанчиных, вдруг показалась целая толпа,
человек, по крайней мере, в десять. Впереди толпы были три женщины; две из них
были удивительно хороши собой, и не было ничего странного, что, за ними
двигается столько поклонников. Но и поклонники, и женщины, — всё это было нечто
особенное, нечто совсем не такое как остальная публика, собравшаяся на музыку.
Их тотчас заметили почти все, но большею частию старались показывать вид, что
совершенно их не видят, и только разве некоторые из молодежи улыбнулись на них,
передавая друг другу что-то вполголоса. Не видеть их совсем было нельзя: они
явно заявляли себя, говорили громко, смеялись. Можно было предположить, что
между ними многие и хмельные, хотя на вид некоторые были в франтовских и
изящных костюмах; но тут же были люди и весьма странного вида, в странном
платье, с странно-воспламененными лицами; между ними было несколько военных;
были и не из молодежи; были комфортно одетые, в широко и изящно сшитом платье,
с перстнями и запонками, в великолепных смоляно-черных париках и бакенбардах и
с особенно благородною, хотя несколько брезгливою осанкой в лице, но от
которых, впрочем, сторонятся в обществе как от чумы. Между нашими загородными
собраниями, конечно, есть и отличающиеся необыкновенною чинностию и имеющие
особенно хорошую репутацию; но самый осторожный человек не может всякую минуту
защититься от кирпича, падающего с соседнего дома. Этот кирпич готовился теперь
упасть и на чинную публику, собравшуюся у музыки.
Чтобы перейти из воксала на площадку, где расположен
оркестр, надобно сойти три ступеньки. У самых этих ступенек и остановилась
толпа; сходить не решались, но одна из женщин выдвинулась вперед; за нею
осмелились последовать только двое из ее свиты. Один был довольно скромного
вида человек средних лет, с порядочною наружностью во всех отношениях, но
имевший вид решительного бобыля, то-есть из таких, которые никогда никого не
знают, и которых никто не знает. Другой, не отставший от своей дамы, был совсем
оборванец, самого двусмысленного вида. Никто больше не последовал за
эксцентричною дамой; но сходя вниз, она даже и не оглянулась назад, как будто
ей решительно всё равно было, следуют ли за ней или нет. Она смеялась и громко
разговаривала попрежнему; одета была с чрезвычайным вкусом и богато, но
несколько пышнее, чем следовало. Она направилась мимо оркестра на другую
сторону площадки, где близ дороги ждала кого-то чья-то коляска.
Князь не видал ее уже слишком три месяца. Все эти дни по
приезде в Петербург он собирался быть у нее; но, может быть, тайное
предчувствие останавливало его. По крайней мере, он никак не мог угадать
предстоящее ему впечатление при встрече с нею, а он со страхом старался иногда
представить его. Одно было ясно ему, — что встреча будет тяжелая. Несколько раз
припоминал он в эти шесть месяцев то первое ощущение, которое произвело на него
лицо этой женщины, еще когда он увидал его только на портрете; но даже во
впечатлении от портрета, припоминал он, было слишком много тяжелого. Тот месяц
в провинции, когда он чуть не каждый день виделся с нею, произвел на него
действие ужасное, до того, что князь отгонял иногда даже воспоминания об этом
еще недавнем времени. В самом лице этой женщины всегда было для него что-то
мучительное: князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением
бесконечной жалости, и это была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его
сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за
это существо не оставляло никогда его сердца, не оставило и теперь. О, нет,
даже было еще сильнее. Но тем, что он говорил Рогожину, князь остался
недоволен; и только теперь, в это мгновение ее внезапного появления, он понял,
может быть, непосредственным ощущением, чего недоставало в его словах Рогожину.
Недоставало слов, которые могли бы выразить ужас; да, ужас! Он теперь, в эту
минуту, вполне ощущал его; он был уверен, был вполне убежден, по своим особым
причинам, что эта женщина — помешанная. Если бы, любя женщину более всего на
свете, или предвкушая возможность такой любви, вдруг увидеть ее на цепи, за
железною решеткой, под палкой смотрителя, — то такое впечатление было бы
несколько сходно с тем, что ощутил теперь князь.
