— Не подумайте, батюшка-князь, — скрепилась она, наконец, —
что я вас допрашивать сюда притащила… Я, голубчик, после вчерашнего вечера,
может, и встречаться-то с тобой долго не пожелала бы…
Она было немного осеклась.
— Но всё-таки вам бы очень хотелось узнать, как мы
встретились сегодня с Аглаей Ивановной? — весьма спокойно докончил князь.
— Ну, что ж, и хотелось! — вспыхнула тотчас же Лизавета
Прокофьевна. — Не струшу и прямых слов. Потому что никого не обижаю и никого не
желала обидеть…
— Помилуйте, и без обиды натурально хочется узнать; вы мать.
Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в семь часов
утра, вследствие ее вчерашнего приглашения. Она дала мне знать вчера вечером
запиской, что ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мы
свиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановны
касающихся; вот и всё.
— Конечно, всё, батюшка, и без всякого сомнения всё, — с
достоинством произнесла Лизавета Прокофьевна.
— Прекрасно, князь! — сказала Аглая, вдруг входя в комнату:
— благодарю вас от всего сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь
до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
— Ты знаешь, что мне пред тобой краснеть еще ни в чем до сих
пор не приходилось… хотя ты, может, и рада бы была тому, — назидательно
ответила Лизавета Прокофьевна. — Прощайте, князь, простите и меня, что
обеспокоила. И надеюсь, вы останетесь уверены в неизменном моем к вам уважении.
Князь тотчас же откланялся на обе стороны и молча вышел.
Александра и Аделаида усмехнулись и пошептались о чем-то промеж собой. Лизавета
Прокофьевна строго на них поглядела.
— Мы только тому, maman, — засмеялась Аделаида, — что князь
так чудесно раскланялся: иной раз совсем мешок, а тут вдруг как… как Евгений
Павлыч.
— Деликатности и достоинству само сердце учит, а не
танцмейстер, — сентенциозно заключила Лизавета Прокофьевна и прошла к себе на
верх, даже и не поглядев на Аглаю.
Когда князь воротился к себе, уже около девяти часов, то
застал на террасе Веру Лукьяновну и служанку. Они вместе прибирали и подметали
после вчерашнего беспорядка.
— Слава богу, успели покончить до приходу! — радостно
сказала Вера.
— Здравствуйте; у меня немного голова кружится; я плохо
спал; я бы заснул.
— Здесь на террасе, как вчера? Хорошо. Я скажу всем, чтобы
вас не будили. Папаша ушел куда-то.
Служанка вышла; Вера отправилась было за ней, но воротилась
и озабоченно подошла к князю.
— Князь, пожалейте этого… несчастного; не прогоняйте его
сегодня.
— Ни за что не прогоню; как он сам хочет.
— Он ничего теперь не сделает и… не будьте с ним строги.
— О, нет, зачем же?
— И… не смейтесь над ним; вот это самое главное.
— О, отнюдь нет!
— Глупа я, что такому человеку, как вы, говорю об этом, —
закраснелась Вера. — А хоть вы и устали, — засмеялась она, полуобернувшись,
чтоб уйти, — а у вас такие славные глаза в эту минуту… счастливые.
— Неужто счастливые? — с живостью спросил князь, и радостно
рассмеялся.
Но Вера, простодушная и нецеремонная, как мальчик, вдруг
что-то сконфузилась, покраснела еще больше и, продолжая смеяться, торопливо
вышла из комнаты.
“Какая… славная…” подумал князь, и тотчас забыл о ней. Он
зашел в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик, сел, закрыл руками
лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил в боковой
карман руку и вынул три письма.
Но опять отворилась дверь, и вошел Коля. Князь точно
обрадовался, что пришлось положить назад в карман письма и удалить минуту.
— Ну, происшествие! — сказал Коля, усаживаясь на кушетке и
прямо подходя к предмету, как и все ему подобные. — Как вы теперь смотрите на
Ипполита? Без уважения?
— Почему же… но, Коля, я устал… При том же об этом слишком
грустно опять начинать… Что он, однако?
— Спит и еще два часа проспит. Понимаю; вы дома не спали,
ходили в парке… конечно, волнение… еще бы!
— Почему вы знаете, что я ходил в парке и дома не спал?
— Вера сейчас говорила. Уговаривала не входить; я не утерпел,
на минутку. Я эти два часа продежурил у постели; теперь Костю Лебедева посадил
на очередь. Бурдовский отправился. Так ложитесь же, князь; спокойной… ну,
спокойного дня! Только, знаете, я поражен!
— Конечно… всё это…
— Нет, князь, нет; я поражен “Исповедью”. Главное тем
местом, где он говорит о провидении и о будущей жизни. Там есть одна
ги-гант-ская мысль!
Князь ласково посмотрел на Колю, который, конечно, затем и
зашел, чтобы поскорей поговорить про гигантскую мысль.
— Но главное, главное не в одной мысли, а во всей
обстановке! Напиши это Вольтер, Руссо, Прудон, я прочту, замечу, но не поражусь
до такой степени. Но человек, который знает наверно, что ему остается десять
минут, и говорит так, — ведь это гордо! Ведь это высшая независимость
собственного достоинства, ведь это значит бравировать прямо… Нет, это
гигантская сила духа! И после этого утверждать, что он нарочно не положил
капсюля, — это низко и неестественно! А знаете, ведь он обманул вчера, схитрил:
я вовсе никогда с ним сак не укладывал и никакого пистолета не видал; он сам
всё укладывал, так что он меня вдруг с толку сбил. Вера говорит, что вы
оставляете его здесь; клянусь, что не будет опасности, тем более, что мы все
при нем безотлучно.
— А кто из вас там был ночью?
— Я, Костя Лебедев, Бурдовский; Келлер побыл немного, а
потом перешел спать к Лебедеву, потому что у нас не на чем было лечь.
Фердыщенко тоже спал у Лебедева, в семь часов ушел. Генерал всегда у Лебедева,
теперь тоже ушел… Лебедев, может быть, к вам придет сейчас; он, не знаю зачем,
вас искал, два раза спрашивал. Пускать его или не пускать, коли вы спать
ляжете? Я тоже спать иду. Ах, да, сказал бы я вам одну вещь; удивил меня давеча
генерал, Бурдовский разбудил меня в седьмом часу на дежурство: почти даже в
шесть; я на минутку вышел, встречаю вдруг генерала и до того еще хмельного, что
меня не узнал; стоит предо мной как столб; так и накинулся на меня, как
очнулся: “что, дескать, больной? Я шел узнать про больного…” Я отрапортовал, ну
— то, се. “Это всё хорошо, говорит, но я главное шел, затем и встал, чтобы тебя
предупредить; я имею основание предполагать, что при господине Фердыщенке
нельзя всего говорить и… надо удерживаться”. Понимаете, князь?
— Неужто? Впрочем… для нас всё равно.
— Да, без сомнения, всё равно, мы не масоны! Так что я даже
подивился, что генерал нарочно шел меня из-за этого ночью будить.
