Под конец князь почти испугался и назначил генералу свидание
на завтра в этот же час. Тот вышел с бодростью, чрезвычайно утешенный и почти
успокоенный. Вечером, в седьмом часу, князь послал попросить к себе на минутку
Лебедева.
Лебедев явился с чрезвычайною поспешностью “за честь
почитая”, как он тотчас же и начал при входе; как бы и тени не было того, что
он три дня точно прятался и видимо избегал встречи с князем. Он сел на край
стула, с гримасами, с улыбками, со смеющимися и выглядывающими глазками, с потиранием
рук и с видом наивнейшего ожидания что-нибудь услышать, в роде какого-нибудь
капитального сообщения, давно ожидаемого и всеми угаданного. Князя опять
покоробило; ему становилось ясным, что все вдруг стали чего-то ждать от него,
что все взглядывают на него, как бы желая его с чем-то поздравить, с намеками,
улыбками и подмигиваниями. Келлер уже раза три забегал на минутку, и тоже с
видимым желанием поздравить: начинал каждый раз восторженно и неясно, ничего не
оканчивал, и быстро стушевывался. (Он где-то особенно сильно запил в последние
дни и гремел в какой-то биллиардной.) Даже Коля, несмотря на свою грусть, тоже
начинал раза два о чем-то неясно заговаривать с князем.
Князь прямо и несколько раздражительно спросил Лебедева, что
думает он о теперешнем состоянии генерала, и почему тот в таком беспокойстве? В
нескольких словах он рассказал ему давешнюю сцену.
— Всякий имеет свое беспокойство, князь, и… особенно в наш
странный и беспокойный век-с; так-с; — с некоторою сухостью ответил Лебедев и
обиженно замолк, с видом человека, сильно обманутого в своих ожиданиях.
— Какая философия! — усмехнулся князь.
— Философия нужна-с, очень бы нужна была-с в нашем веке, в
практическом приложении, но ею пренебрегают-с, вот что-с. С моей стороны,
многоуважаемый князь, я хоть и бывал почтен вашею ко мне доверчивостью в
некотором известном вам пункте-с, но до известной лишь степени и никак не далее
обстоятельств, касавшихся собственно одного того пункта… Это я понимаю и
нисколько не жалуюсь.
— Лебедев, вы как будто за что-то сердитесь?
— Нисколько, ни мало, многоуважаемый и лучезарнейший князь,
ни мало! — восторженно вскричал Лебедев, прикладывая руку к сердцу: — а
напротив, именно и тотчас постиг, что ни положением в свете, ни развитием ума и
сердца, ни накоплением богатств, ни прежним поведением моим, ниже познаниями, —
ничем вашей почтенной и высоко-предстоящей надеждам моим доверенности не
заслуживаю; а что если и могу служить вам, то как раб и наемщик, не иначе… я не
сержусь, а грущу-с.
— Лукьян Тимофеич, помилуйте!
— Не иначе! Так и теперь, так и в настоящем случае! Встречая
вас и следя за вами сердцем и мыслью, говорил сам себе: дружеских сообщений я
недостоин, но в качестве хозяина квартиры, может быть, и могу получить в
надлежащее время к ожидаемому сроку, так сказать, предписание, или много что
уведомление в виду известных предстоящих и ожидаемых изменений…
Выговаривая это, Лебедев так и впился своими востренькими
глазками в глядевшего на него с изумлением князя; он всё еще был в надежде
удовлетворить свое любопытство.
— Решительно ничего не понимаю, — вскричал князь чуть ли не
с гневом, — и… вы ужаснейший интриган! — рассмеялся он вдруг самым искренним
смехом.
Мигом рассмеялся и Лебедев, и просиявший взгляд его так и
выразил, что надежды его прояснились и даже удвоились.
— И знаете что я вам скажу, Лукьян Тимофеич? Вы только на
меня не сердитесь, а я удивляюсь вашей наивности, да и не одной вашей! Вы с
такою наивностью чего-то от меня ожидаете, вот именно теперь в эту минуту, что
мне даже совестно и стыдно пред вами, что у меня нет ничего, чтоб удовлетворить
вас; но клянусь же вам, что решительно нет ничего, можете себе это представить!
Князь опять засмеялся.
Лебедев приосанился. Это правда, что он бывал иногда даже
слишком наивен и назойлив в своем любопытстве; но в то же время это был человек
довольно хитрый и извилистый, а в некоторых случаях даже слишком коварно-молчаливый;
беспрерывными отталкиваниями князь почти приготовил в нем себе врага. Но
отталкивал его князь не потому, что его презирал, а потому что тема любопытства
его была деликатна. На некоторые мечты свои князь смотрел еще назад тому
несколько дней как на преступление, а Лукьян Тимофеич принимал отказы князя за
одно лишь личное к себе отвращение и недоверчивость, уходил с сердцем
уязвленным и ревновал к князю не только Колю и Келлера, но даже собственную
дочь свою, Веру Лукьяновну. Даже в самую эту минуту он, может быть, мог бы и
желал искренно сообщить князю одно в высшей степени интересное для князя
известие, но мрачно замолк и не сообщил.
— Чем же собственно могу услужить вам, многоуважаемый князь,
так как всё-таки вы меня теперь… кликнули? — проговорил он, наконец, после
некоторого молчания.
— Да вот я собственно о генерале, — встрепенулся князь, тоже
на минутку задумавшийся, — и… насчет вашей этой покражи, о которой вы мне
сообщили…
— Это насчет чего же-с?
— Ну вот, точно вы теперь меня и не понимаете! Ах боже, что,
Лукьян Тимофеич, у вас всё за роли! Деньги, деньги, четыреста рублей, которые
вы тогда потеряли, в бумажнике, и про которые приходили сюда рассказывать,
по-утру, отправляясь в Петербург, — поняли наконец?
— Ах, это вы про те четыреста рублей! — протянул Лебедев,
точно лишь сейчас только догадался. — Благодарю вас, князь, за ваше искреннее
участие; оно слишком для меня лестно, но… я их нашел-с, и давно уже.
— Нашли! Ах, слава богу!
— Восклицание с вашей стороны благороднейшее, ибо четыреста
рублей — слишком не маловажное дело для бедного, живущего тяжким трудом
человека, с многочисленным семейством сирот…
— Да я ведь не про то! Конечно, я и тому рад, что вы нашли,
— поправился поскорее князь, — но… как же вы нашли?
— Чрезвычайно просто-с, нашел под стулом, на котором был
повешен сюртук, так что, очевидно, бумажник скользнул из кармана на пол.
— Как под стул? Не может быть, ведь вы же мне говорили, что
во всех углах обыскивали; как же вы в этом самом главном месте просмотрели?
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо
помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив
стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и
гладкое место, вот как моя ладонь-с, а всё-таки продолжаю щупать. Подобное
малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать…
при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое,
а всё-таки раз пятнадцать в него заглянет.
— Да, положим; только как же это однако?.. Я всё не понимаю,
— бормотал князь, сбитый с толку, — прежде, вы говорили, тут не было, и вы на
этом месте искали, а тут вдруг очутилось?
