— А тут вдруг и очутилось-с.
Князь странно посмотрел на Лебедева.
— А генерал? — вдруг спросил он.
— То-есть что же-с, генерал-с? — не понял опять Лебедев.
— Ах, боже мой! Я спрашиваю, что сказал генерал, когда вы
отыскали под стулом бумажник? Ведь вы же вместе прежде отыскивали.
— Прежде вместе-с. Но в этот раз я, признаюсь, промолчал-с и
предпочел не объявлять ему, что бумажник уже отыскан мною, наедине.
— По…почему же?.. А деньги целы?
— Я раскрывал бумажник; все целы, до единого даже рубля-с.
— Хоть бы мне-то пришли сказать, — задумчиво заметил князь.
— Побоялся лично обеспокоить, князь, при ваших личных и,
может быть, чрезвычайных, так сказать, впечатлениях; а кроме того, я и сам-то-с
принял вид, что как бы и не находил ничего. Бумажник развернул, осмотрел, потом
закрыл да и опять под стул положил.
— Да для чего же?
— Т-так-с; из дальнейшего любопытства-с, — хихикнул вдруг
Лебедев, потирая руки.
Так он и теперь там лежит, с третьего дня?
— О, нет-с; полежал только сутки. Я, видите ли, отчасти
хотел, чтоб и генерал отыскал-с. Потому что если я наконец нашел, так почему же
и генералу не заметить предмет, так сказать бросающийся в глаза, торчащий
из-под стула. Я несколько раз поднимал этот стул и переставлял, так что
бумажник уже совсем на виду оказывался, но генерал никак не замечал, и так
продолжалось целые сутки. Очень уж он, видно, рассеян теперь, и не разберешь;
говорит, рассказывает, смеется, хохочет, а то вдруг ужасно на меня рассердится,
не знаю почему-с. Стали мы, наконец, выходить из комнаты, я дверь нарочно отпертою
и оставляю; он таки поколебался, хотел что-то сказать, вероятно, за бумажник с
такими деньгами испугался, но ужасно вдруг рассердился и ничего не сказал-с;
двух шагов по улице не прошли, он меня бросил и ушел в другую сторону. Вечером
только в трактире сошлись.
— Но, наконец, вы всё-таки взяли из-под стула бумажник?
— Нет-с; в ту же ночь он из-под стула пропал-с.
— Так где же он теперь-то?
— Да здесь-с, — засмеялся вдруг Лебедев, подымаясь во весь
рост со стула и приятно смотря на князя, — очутился вдруг здесь, в поле
собственного моего сюртука. Вот, извольте сами посмотреть, ощупайте-с.
Действительно, в левой поле сюртука, прямо спереди, на самом
виду, образовался как бы целый мешок, и на ощупь тотчас же можно было угадать,
что тут кожаный бумажник, провалившийся туда из прорвавшегося кармана.
— Вынимал и смотрел-с, всё цело-с. Опять опустил, и так со
вчерашнего утра и хожу, в поле ношу, по ногам даже бьет.
— А вы и не примечаете?
— А я и не примечаю-с, хе-хе! И представьте себе,
многоуважаемый князь, — хотя предмет и не достоин такого особенного внимания
вашего, всегда-то карманы у меня целехоньки, а тут вдруг в одну ночь такая
дыра! Стал высматривать любопытнее, как бы перочинным ножичком кто прорезал;
невероятно почти-с.
— А… генерал?
— Целый день сердился, и вчера, и сегодня; ужасно
недоволен-с; то радостен и вакхичен даже до льстивости, то чувствителен даже до
слез, а то вдруг рассердится, да так, что я даже и струшу-с, ей богу-с; я,
князь, всё-таки человек не военный-с. Вчера в трактире сидим, а у меня как бы
невзначай пола выставилась на самый вид, гора горой; косится он, сердится.
Прямо в глаза он мне теперь давно уже не глядит-с, разве когда уж очень хмелен
или расчувствуется; но вчера раза два так поглядел, что просто мороз по спине
прошел. Я, впрочем, завтра намерен бумажник найти, а до завтра еще с ним
вечерок погуляю.
— За что вы так его мучаете? — вскричал князь.
— Не мучаю, князь, не мучаю, — с жаром подхватил Лебедев; —
я искренно его люблю-с и… уважаю-с; а теперь, вот верьте не верьте, он еще
дороже мне стал-с; еще более стал ценить-с!
Лебедев проговорил все это до того серьезно и искренно, что
князь пришел даже в негодование.
— Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что он
так на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним он вам
прямо показывает, что не хочет с вами хитрить, а простодушно у вас прощения
просит. Слышите: прощения просит! Он на деликатность чувств ваших, стало быть,
надеется; стало быть, верит в дружбу вашу к нему. А вы до такого унижения
доводите такого… честнейшего человека!
— Честнейшего, князь, честнейшего! — подхватил Лебедев,
сверкая глазами: — и именно только вы один, благороднейший князь, в состоянии
были такое справедливое слово сказать! За это-то я и предан вам даже до
обожания-с, хоть и прогнил от разных пороков! Решено! Отыскиваю бумажник теперь
же, сейчас же, а не завтра; вот, вынимаю его в ваших глазах-с; вот он, вот он;
вот и деньги все на-лицо; вот, возьмите, благороднейший князь, возьмите и
сохраните до завтра. Завтра или послезавтра возьму-с; а знаете, князь,
очевидно, что у меня где-нибудь в садике под камушком пролежали в первую-то
ночь пропажи-с; как вы думаете?
— Смотрите же, не говорите ему так прямо в глаза, что
бумажник нашли. Пусть просто-запросто он увидит, что в поле больше ничего нет
ничего, и поймет.
— Так ли-с? Не лучше ли сказать, что нашел-с, и
притвориться, что до сих пор не догадывался?
— Н-нет, — задумался князь, — н-нет, теперь уже поздно; это
опаснее; право, лучше не говорите! А с ним будьте ласковы, но… не слишком
делайте вид, и… и… знаете…
— Знаю, князь, знаю, то-есть знаю, что пожалуй и не выполню;
ибо тут надо сердце такое, как ваше иметь. Да к тому же и сам раздражителен и
повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; то
хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну,
тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибо
очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
— Но, ради бога, прежний секрет!
— Тихими стопами-с, тихими стопами-с!
Но хоть дело было и кончено, а князь остался озабочен чуть
ли не более прежнего. Он с нетерпением ждал завтрашнего свидания с генералом.
IV.
Назначенный час был двенадцатый, но князь совершенно
неожиданно опоздал. Воротясь домой, он застал у себя ожидавшего его генерала. С
первого взгляда заметил он, что тот недоволен и, может быть, именно тем, что
пришлось подождать. Извинившись, князь поспешил сесть, но как-то странно робея,
точно гость его был фарфоровый, а он поминутно боялся его разбить. Прежде он никогда
не робел с генералом, да и в ум не приходило робеть. Скоро князь разглядел, что
это совсем другой человек чем вчера: вместо смятения и рассеянности,
проглядывала какая-то необыкновенная сдержанность; можно было заключить, что
это человек на что-то решившийся окончательно. Спокойствие, впрочем, было более
наружное, чем на самом деле. Но во всяком случае, гость был
благородно-развязен, хотя и со сдержанным достоинством; даже в начале обращался
с князем как бы с видом некоторого снисхождения, — именно так, как бывают
иногда благородно-развязны иные гордые, но несправедливо обиженные люди.
Говорил ласково, хотя и не без некоторого прискорбия в выговоре.
