— Что превосходнейший человек, то вы правы, — внушительно, и
уже не улыбаясь, произнес Иван Петрович, — да, да… это был человек прекрасный!
Прекрасный и достойный, — прибавил он, помолчав. — Достойный даже, можно
сказать, всякого уважения, — прибавил он еще внушительнее после третьей
остановки, — и… и очень даже приятно видеть с вашей стороны…
— Не с этим ли Павлищевым история вышла какая-то… странная…
с аббатом… с аббатом… забыл с каким аббатом, только все тогда что-то
рассказывали, — произнес, как бы припоминая, “сановник”.
— С аббатом Гуро, иезуитом, — напомнил Иван Петрович, —
да-с, вот-с превосходнейшие-то люди наши и достойнейшие-то! Потому что всё-таки
человек был родовой, с состоянием, камергер и если бы… продолжал служить… И вот
бросает вдруг службу и всё, чтобы перейти в католицизм и стать иезуитом, да еще
чуть не открыто, с восторгом каким-то. Право, кстати умер… да; тогда все
говорили…
Князь был вне себя.
— Павлищев… Павлищев перешел в католицизм? Быть этого не
может! — вскричал он в ужасе.
— Ну, “быть не может”! — солидно прошамкал Иван Петрович: —
это уж много сказать и, согласитесь, мой милый князь, сами… Впрочем, вы так
цените покойного… действительно, человек был добрейший, чему я и приписываю, в
главных чертах, успех этого пройдохи Гуро. Но вы меня спросите, меня, сколько
хлопот и возни у меня потом было по этому делу… и именно с этим самым Гуро!
Представьте, — обратился он вдруг к старичку, — они даже претензии по завещанию
хотели выставить, и мне даже приходилось тогда прибегать к самым, то-есть,
энергическим мерам… чтобы вразумить… потому что мастера дела! У-ди-вительные!
Но, слава богу, это происходило в Москве, я тотчас к графу, и мы их… вразумили…
— Вы не поверите, как вы меня огорчили и поразили! —
вскричал опять князь.
— Жалею; но в сущности всё это, собственно говоря, пустяки и
пустяками бы кончилось, как и всегда; я уверен. Прошлым летом, — обратился он
опять к старичку, — графиня К. тоже, говорят, пошла в какой-то католический
монастырь за границей; наши как-то не выдерживают, если раз поддадутся этим…
пронырам… особенно за границей.
— Это всё от нашей, я думаю… усталости, — авторитетно
промямлил старичок; — ну, и манера у них проповедывать… изящная, своя… и
напугать умеют. Меня тоже в тридцать втором году, в Вене, напугали, уверяю вас;
только я не поддался и убежал от них, ха-ха! Право от них убежал…
— Я слышала, что ты тогда, батюшка, с красавицей графиней
Ливицкой из Вены в Париж убежал, свой пост бросил, а не от иезуита, — вставила
вдруг Белоконская.
— Ну, да ведь от иезуита же, всё-таки выходит, что от
иезуита! — подхватил старичок, рассмеявшись при приятном воспоминании: — вы,
кажется, очень религиозны, что так редко встретишь теперь в молодом человеке, —
ласково обратился он к князю Льву Николаевичу, слушавшему раскрыв рот и всё еще
пораженному; старичку видимо хотелось разузнать князя ближе; по некоторым
причинам он стал очень интересовать его.
— Павлищев был светлый ум и христианин, истинный христианин,
— произнес вдруг князь, — как же мог он подчиниться вере… нехристианской?..
Католичество — всё равно что вера нехристианская! — прибавил он вдруг,
засверкав глазами и смотря пред собой, как-то вообще обводя глазами всех
вместе.
— Ну, это слишком, — пробормотал старичок и с удивлением
поглядел на Ивана Федоровича.
— Как так это католичество вера нехристианская? — повернулся
на стуле Иван Петрович; — а какая же?
— Нехристианская вера, во-первых! — в чрезвычайном волнении
и не в меру резко заговорил опять князь: — это во-первых, а во-вторых,
католичество римское даже хуже самого атеизма, таково мое мнение. Да! таково
мое мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он
искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа
противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! Это мое
личное и давнишнее убеждение, и оно меня самого измучило… Римский католицизм
верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле, и
кричит: Non possumus!
[43]
По-моему, римский католицизм даже и не вера, а
решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем всё подчинено этой
мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех
пор всё так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм,
суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными,
пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную
власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму?
Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм, прежде всего, с
них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из отвращения
к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! у нас не веруют еще
только сословия исключительные, как великолепно выразился намедни Евгений
Павлович, корень потерявшие; а там уже страшные массы самого народа начинают не
веровать, — прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к
церкви и ко христианству!
Князь остановился перевести дух. Он ужасно скоро говорил. Он
был бледен и задыхался. Все переглядывались; но наконец старичок откровенно
рассмеялся. Князь N. вынул лорнет и, не отрываясь, рассматривал князя. Немчик
поэт выполз из угла и подвинулся поближе к столу, улыбаясь зловещею улыбкой.
— Вы очень пре-у-вели-чиваете, — протянул Иван Петрович с
некоторою скукой и даже как будто чего-то совестясь, — в тамошней церкви тоже
есть представители, достойные всякого уважения и до-бро-детельные…
— Я никогда и не говорил об отдельных представителях церкви,
Я о римском католичестве в его сущности говорил, я о Риме говорю. Разве может
церковь совершенно исчезнуть? Я никогда этого не говорил!
— Согласен, но всё это известно и даже — не нужно и…
принадлежит богословию…
— О, нет, о, нет! Не одному богословию, уверяю вас, что нет!
Это гораздо ближе касается нас, чем вы думаете! В этом-то вся и ошибка наша,
что мы не можем еще видеть, что это дело не исключительно одно только
богословское! Ведь и социализм порождение католичества и католической сущности!
Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность
католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную
нравственную власть религии, чтоб утолить жажду духовную возжаждавшего
человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием! Это тоже свобода чрез
насилие, это тоже объединение чрез меч и кровь! “Не смей веровать в бога, не
смей иметь собственности, не смей иметь личности, fraternité ou la
mort,
[44]
два миллиона голов!” По делам их вы узнаете их — это сказано! И не
думайте, чтоб это было всё так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен
отпор, и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос,
которого мы сохранили и которого они и не знали! Не рабски попадаясь на крючок
иезуитам, а нашу русскую цивилизацию им неся, мы должны теперь стать пред ними,
и пусть не говорят у нас, что проповедь их изящна, как сейчас сказал кто-то…
