— Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила
Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и
принялась-было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и
Аглая сели вместе на маленьком диване, и, сложа руки, приготовились слушать
разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
— Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, —
заметила Аглая.
— Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать?
Язык есть. Я хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите,
как вам понравилась Швейцария, первое впечатление. Вот вы увидите, вот он
сейчас начнет и прекрасно начнет.
— Впечатление было сильное… — начал-было князь.
— Вот-вот, — подхватила нетерпеливая Лизавета Прокофьевна,
обращаясь к дочерям, — начал же.
— Дайте же ему, по крайней мере, maman, говорить, —
остановила ее Александра. — Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не
идиот, — шепнула она Аглае.
— Наверно так, я давно это вижу, — ответила Аглая. — И подло
с его стороны роль разыгрывать. Что он, выиграть, что ли, этим хочет?
— Первое впечатление было очень сильное, — повторил князь. —
Когда меня везли из России, чрез разные немецкие города, я только молча смотрел
и, помню, даже ни о чем не расспрашивал. Это было после ряда сильных и
мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и
припадки повторялись несколько раз сряду, впадал в полное отупение, терял
совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли как бы
обрывалось. Больше двух или трех идей последовательно я не мог связать сряду.
Так мне кажется. Когда же припадки утихали, я опять становился и здоров и
силен, вот как теперь. Помню: грусть во мне была нестерпимая; мне даже хотелось
плакать; я всё удивлялся и беспокоился: ужасно на меня подействовало, что всё
это чужое; это я понял. Чужое меня убивало. Совершенно пробудился я от этого
мрака, помню я, вечером, в Базеле, при въезде в Швейцарию, и меня разбудил крик
осла на городском рынке. Осел ужасно поразил меня и необыкновенно почему-то мне
понравился, а с тем вместе вдруг в моей голове как бы всё прояснело.
— Осел? Это странно, — заметила генеральша. — А впрочем,
ничего нет странного, иная из нас в осла еще влюбится, — заметила она, гневливо
посмотрев на смеявшихся девиц. — Это еще в мифологии было. Продолжайте, князь.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне
симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас
же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое,
дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг вся Швейцария стала
нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть.
— Всё это очень странно, но об осле можно и пропустить;
перейдемте на другую тему. Чего ты всё смеешься, Аглая? И ты, Аделаида? Князь
прекрасно рассказал об осле. Он сам его видел, а ты что видела? Ты не была за
границей?
— Я осла видела, maman, — сказала Аделаида.
— А я и слышала, — подхватила Аглая. Все три опять
засмеялись. Князь засмеялся вместе с ними.
— Это очень дурно с вашей стороны, — заметила генеральша; —
вы их извините, князь, а они добрые. Я с ними вечно бранюсь, но я их люблю. Они
ветрены, легкомысленны, сумасшедшие.
— Почему же? — смеялся князь: — и я бы не упустил на их
месте случай. А я всё-таки стою за осла: осел добрый и полезный человек.
— А вы добрый, князь? Я из любопытства спрашиваю, — спросила
генеральша.
Все опять засмеялись.
— Опять этот проклятый осел подвернулся; я о нем и не
думала! — вскрикнула генеральша. — Поверьте мне, пожалуста, князь, я без
всякого…
— Намека? О, верю без сомнения!
И князь смеялся не переставая.
— Это очень хорошо, что вы смеетесь. Я вижу, что вы добрейший
молодой человек, — сказала генеральша.
— Иногда недобрый, — отвечал князь.
— А я добрая, — неожиданно вставила генеральша, — и если
хотите, я всегда добрая, и это мой единственный недостаток, потому что не надо
быть всегда доброю. Я злюсь очень часто, вот на них, на Ивана Федоровича
особенно, но скверно то, что я всего добрее, когда злюсь. Я давеча, пред вашим
приходом, рассердилась и представилась, что ничего не понимаю и понять не могу.
Это со мной бывает; точно ребенок. Аглая мне урок дала; спасибо тебе, Аглая.
Впрочем, всё вздор. Я еще не так глупа, как кажусь, и как меня дочки
представить хотят. Я с характером и не очень стыдлива. Я, впрочем, это без
злобы говорю. Поди сюда, Аглая, поцелуй меня ну… и довольно нежностей, —
заметила она, когда Аглая с чувством поцеловала ее в губы и в руку. —
Продолжайте, князь. Может быть, что-нибудь и поинтереснее осла вспомните.
— Я опять-таки не понимаю, как это можно так прямо
рассказывать, — заметила опять Аделаида, — я бы никак не нашлась.
— А князь найдется, потому что князь чрезвычайно умен и
умнее тебя по крайней мере в десять раз, а может, и в двенадцать. Надеюсь, ты
почувствуешь после этого. Докажите им это, князь; продолжайте. Осла и в самом
деле можно наконец мимо. Ну, что вы, кроме осла, за границей видели?
— Да и об осле было умно, — заметила Александра: — князь
рассказал очень интересно свой болезненный случай, и как всё ему понравилось
чрез один внешний толчок. Мне всегда было интересно, как люди сходят с ума и
потом опять выздоравливают. Особенно, если это вдруг сделается.
— Не правда ли? Не правда ли? — вскинулась генеральша; — я
вижу, что и ты иногда бываешь умна; ну, довольно смеяться! Вы остановились,
кажется, на швейцарской природе, князь, ну!
— Мы приехали в Люцерн, и меня повезли по озеру. Я
чувствовал, как оно хорошо, но мне ужасно было тяжело при этом, — сказал князь.
— Почему? — спросила Александра.
— Не понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смотреть на
такую природу в первый раз; и хорошо, и беспокойно; впрочем, всё это еще в болезни
было.
— Ну, нет, я бы очень хотела посмотреть, — сказала Аделаида.
— И не понимаю, когда мы за границу соберемся. Я, вот, сюжета для картины два
года найти не могу:
“Восток и Юг давно описан…”
Найдите мне, князь, сюжет для картины.
— Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и
писать.
— Взглянуть не умею.
— Да что вы загадки-то говорите? ничего не понимаю! —
перебила генеральша: — как это взглянуть не умею? Есть глаза, и гляди. Не
умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься. Лучше расскажите-ка,
как вы сами-то глядели, князь.
— Вот это лучше будет, — прибавила Аделаида. — Князь ведь за
границей выучился глядеть.
