VII.
Когда князь замолчал, все на него смотрели весело, даже и
Аглая, но особенно Лизавета Прокофьевна.
— Вот и проэкзаменовали! — вскричала она. — Что, милостивые
государыни, вы думали, что вы же его будете протежировать, как бедненького, а
он вас сам едва избрать удостоил, да еще с оговоркой, что приходить будет
только изредка. Вот мы и в дурах, и я рада; а пуще всего Иван Федорович. Браво,
князь, вас давеча проэкзаменовать велели. А то, что вы про мое лицо сказали, то
всё совершенная правда: я ребенок и знаю это. Я еще прежде вашего знала про
это; вы именно выразили мою мысль в одном слове. Ваш характер я считаю
совершенно сходным с моим и очень рада; как две капли воды. Только вы мужчина,
а я женщина и в Швейцарии не была; вот и вся разница.
— Не торопитесь, maman, — вскричала Аглая, — князь говорит,
что он во всех своих признаниях особую мысль имел и неспроста говорил.
— Да, да, — смеялись другие.
— Не труните, милые, еще он, может быть, похитрее всех вас
трех вместе. Увидите. Но только что ж вы, князь, про Аглаю ничего не сказали?
Аглая ждет, и я жду.
— Я ничего не могу сейчас сказать; я скажу потом.
— Почему? Кажется, заметна?
— О да, заметна; вы чрезвычайная красавица, Аглая Ивановна.
Вы так хороши, что на вас боишься смотреть.
— И только? А свойства? — настаивала генеральша.
— Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красота —
загадка.
— Это значит, что вы Аглае загадали загадку, — сказала
Аделаида; — разгадай-ка, Аглая. А хороша она, князь, хороша?
— Чрезвычайно! — с жаром ответил князь, с увлечением
взглянув на Аглаю; — почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!…
Все переглянулись в удивлении.
— Как кто-о-о? — протянула генеральша: — как Настасья
Филипповна? Где вы видели Настасью Филипповну? Какая Настасья Филипповна?
— Давеча Гаврила Ардалионович Ивану Федоровичу портрет
показывал.
— Как, Ивану Федоровичу портрет принес?
— Показать. Настасья Филипповна подарила сегодня Гавриле
Ардалионовичу свой портрет, а тот принес показать.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша: — где этот
портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в
кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не
уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то умираю от
желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет,
возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуста.
— Хорош, да уж простоват слишком, — сказал Аделаида, когда
вышел князь.
— Да, уж что-то слишком, — подтвердила Александра, — так что
даже и смешон немножко.
И та, и другая как будто не выговаривали всю свою мысль.
— Он, впрочем, хорошо с нашими лицами вывернулся, — сказала
Аглая, — всем польстил, даже и maman.
— Не остри, пожалуста, — вскричала генеральша. — Не он
польстил, а я польщена.
— Ты думаешь, он вывертывался? — спросила Аделаида.
— Мне кажется, он не так простоват.
— Ну, пошла! — рассердилась генеральша: — а по моему, вы еще
его смешнее. Простоват, да себе на уме, в самом благородном отношении,
разумеется. Совершенно как я.
“Конечно скверно, что я про портрет проговорился, соображал
князь про себя, проходя в кабинет и чувствуя некоторое угрызение… Но… может
быть, я и хорошо сделал, что проговорился…” У него начинала мелькать одна
странная идея, впрочем, еще не совсем ясная.
Гаврила Ардалионович еще сидел в кабинете и был погружен в
свои бумаги. Должно быть, он действительно не даром брал жалованье из
акционерного общества. Он страшно смутился, когда князь спросил портрет и
рассказал каким образом про портрет там узнали.
— Э-э-эх! И зачем вам было болтать! — вскричал он в злобной
досаде: — не знаете вы ничего… Идиот! — пробормотал он про себя.
— Виноват, я совершенно не думавши; к слову пришлось. Я
сказал, что Аглая почти так же хороша, как Настасья Филипповна.
Ганя попросил рассказать подробнее; князь рассказал. Ганя
вновь насмешливо посмотрел на него.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но не
докончив, задумался. Он был в видимой тревоге. Князь напомнил о портрете. —
Послушайте, князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его:
— у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право, не знаю…
Он смутился и не договорил; он на что-то решался и как бы
боролся сам с собой. Князь ожидал молча. Ганя еще раз испытующим, пристальным
взглядом оглядел его.
— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь… по одному
совершенно странному обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну,
одним словом, это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я
некоторое время не хочу входить туда без зова. Мне ужасно нужно бы поговорить
теперь с Аглаей Ивановной. Я на всякий случай написал несколько слов (в руках
его очутилась маленькая сложенная бумажка) — и вот не знаю, как передать. Не
возьметесь ли вы, князь, передать Аглае Ивановне, сейчас, но только одной Аглае
Ивановне, так, то-есть, чтоб никто не увидал, понимаете? Это не бог знает какой
секрет, тут нет ничего такого… но… сделаете?
— Мне это не совсем приятно, — отвечал князь.
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя: —
она, может быть, ответит… Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем
случае мог обратиться… С кем же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня
важно…
Ганя ужасно робел, что князь не согласится, и с трусливою
просьбой заглядывал ему в глаза.
— Пожалуй, я передам.
— Но только так, чтобы никто не заметил, — умолял обрадованный
Ганя, — и вот что, князь, я надеюсь, ведь на ваше честное слово, а?
— Я никому не покажу, — сказал князь.
— Записка не запечатана, но… — проговорился было слишком
суетившийся Ганя, и остановился в смущении.
— О, я не прочту, — совершенно просто отвечал князь, взял
портрет и пошел из кабинета.
Ганя, оставшись один, схватил себя за голову.
— Одно ее слово, и я… и я, право, может быть, порву!..
Он уже не мог снова сесть за бумаги от волнения и ожидания и
стал бродить по кабинету, из угла в угол.
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение,
неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но не доходя двух комнат до
гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом,
подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
