Ему как бы хотелось разгадать что-то, скрывавшееся в этом
лице и поразившее его давеча. Давешнее впечатление почти не оставляло его, и
теперь он спешил как бы что-то вновь проверить. Это необыкновенное по своей
красоте и еще по чему-то лицо еще сильнее поразило его теперь. Как будто
необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в этом лице, и в то же
самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два
контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти
черты. Эта ослепляющая красота была даже невыносима, красота бледного лица,
чуть не впалых щек и горевших глаз; странная красота! Князь смотрел с минуту,
потом вдруг спохватился, огляделся кругом, поспешно приблизил портрет к губам и
поцеловал его. Когда через минуту он вошел в гостиную, лицо его было совершенно
спокойно.
Но только что он вступил в столовую (еще через одну комнату
от гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она была одна.
— Гаврила Ардалионович просил меня вам передать, — сказал
князь, подавая ей записку.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела
на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло
некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю.
Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он
очутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они
простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть
обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
Генеральша несколько времени, молча и с некоторым оттенком
пренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держала
пред собой в протянутой руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от глаз.
— Да, хороша, — проговорила она наконец, — очень даже. Я два
раза ее видела, только издали. Так вы такую-то красоту цените? — обратилась она
вдруг к князю.
— Да… такую… — отвечал князь с некоторым усилием.
— То-есть именно такую?
— Именно такую.
— За что?
— В этом лице… страдания много… — проговорил князь, как бы
невольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос отвечая.
— Вы, впрочем, может быть, бредите, — решила генеральша и
надменным жестом откинула от себя портрет на стол. Александра взяла его, к ней
подошла Аделаида, обе стали рассматривать. В эту минуту Аглая возвратилась
опять в гостиную.
— Этакая сила! — вскричала вдруг Аделаида, жадно
всматриваясь в портрет из-за плеча сестры.
— Где? Какая сила? — резко спросила Лизавета Прокофьевна.
— Такая красота — сила, — горячо сказала Аделаида, — с
этакою красотой можно мир перевернуть!
Она задумчиво отошла к своему мольберту. Аглая взглянула на
портрет только мельком, прищурилась, выдвинула нижнюю губку, отошла и села к
стороне, сложив руки.
Генеральша позвонила.
— Позвать сюда Гаврилу Ардалионовича, он в кабинете, —
приказала она вошедшему слуге.
— Maman! — значительно воскликнула Александра.
— Я хочу ему два слова сказать — и довольно! — быстро
отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — У
нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется,
этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее
откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…
— Maman, что вы это? — опять поспешила остановить ее
Александра.
— Чего тебе, милая дочка! Тебе самой разве нравятся? А что
князь слушает, так мы друзья. Я с ним, по крайней мере. Бог ищет людей,
хороших, конечно, а злых и капризных ему не надо; капризных особенно, которые
сегодня решают одно, а завтра говорят другое. Понимаете, Александра Ивановна?
Они, князь, говорят, что я чудачка, а я умею различать. Потому сердце главное,
а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно… может быть, ум-то и самое главное.
Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу: дура с сердцем и без ума такая же
несчастная дура, как и дура с умом без сердца. Старая истина. Я вот дура с
сердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и
страдаем.
— Чем же вы уж так несчастны, maman? — не утерпела Аделаида,
которая одна, кажется, из всей компании не утратила веселого расположения духа.
— Во-первых, от ученых дочек, — отрезала генеральша, — а так
как этого и одного довольно, то об остальном нечего и распространяться.
Довольно многословия было. Посмотрим как-то вы обе (я Аглаю не считаю) с вашим
умом и многословием вывернетесь, и будете ли вы, многоуважаемая Александра
Ивановна, счастливы с вашим почтенным господином?.. А!.. — воскликнула она,
увидев входящего Ганю: — вот еще идет один брачный союз. Здравствуйте ! —
ответила она на поклон Гани, не пригласив его садиться. — Вы вступаете в брак?
— В брак?.. Как?.. В какой брак?.. — бормотал ошеломленный
Гаврила Ардалионович. Он ужасно смешался.
— Вы женитесь? спрашиваю я, если вы только лучше любите
такое выражение?
— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска
стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстро
отвел глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела на него, не отрывая
глаз, и наблюдала его смущение.
— Нет? Вы сказали: нет? — настойчиво допрашивала неумолимая
Лизавета Прокофьевна; — довольно, я буду помнить, что вы сегодня в среду утром
на мой вопрос сказали мне: “нет”. Что у нас сегодня, среда?
— Кажется, среда, maman, — ответила Аделаида.
— Никогда дней не знают. Которое число?
— Двадцать седьмое, — ответил Ганя.
— Двадцать седьмое? Это хорошо по некоторому расчету.
Прощайте, у вас, кажется, много занятий, а мне пора одеваться и ехать; возьмите
ваш портрет. Передайте мой поклон несчастной Нине Александровне. До свидания,
князь-голубчик! Заходи почаще, а я к старухе Белоконской нарочно заеду о тебе
сказать. И послушайте, милый: я верую, что вас именно для меня бог привел в
Петербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но главное для
меня. Бог именно так рассчитал. До свидания, милые. Александра, зайди ко мне,
друг мой.
Генеральша вышла. Ганя, опрокинутый, потерявшийся, злобный,
взял со стола портрет и с искривленной улыбкой обратился к князю.
— Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили намерение
жить у нас, то я вас доведу, а то вы и адреса не знаете.
— Постойте, князь, — сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего
кресла, — вы мне еще в альбоме напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам
сейчас принесу…
И она вышла.
