— До свидания, князь, и я ухожу, — сказала Аделаида. Она
крепко пожала руку князю, приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю
она не посмотрела.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на князя,
только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он
скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая глазами; — бесстыдный вы
болтунишка!
— Уверяю вас, что вы ошибаетесь, — спокойно и вежливо
отвечал князь, — я и не знал, что вы женитесь.
— Вы слышали давеча, как Иван Федорович говорил, что сегодня
вечером всё решится у Настасьи Филипповны, вы это и передали! Лжете вы! Откуда
они могли узнать? Кто же, чорт возьми, мог им передать, кроме вас? Разве
старуха не намекала мне?
— Вам лучше знать, кто передал, если вам только кажется, что
вам намекали, я ни слово про это не говорил.
— Передали записку? Ответ? — с горячечным нетерпением
перебил его Ганя. Но в самую эту минуту воротилась Аглая, и князь ничего не
успел ответить.
— Вот, князь, — сказала Аглая, положив на столик свой
альбом, — выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот перо и еще новое.
Ничего что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут.
Разговаривая с князем, она как бы и не замечала, что Ганя тут
же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя
подошел к камину, где стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим,
прерывающимся голосом проговорил ей чуть не на ухо:
— Одно слово, одно только слово от вас, — и я спасен.
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани
было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая,
сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым
спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление
ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в
эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
— Что же мне написать? — спросил князь.
— А я вам сейчас продиктую, — сказала Аглая, поворачиваясь к
нему; — готовы? Пишите же: “Я в торги не вступаю”. — Теперь подпишите число и
месяц. Покажите.
Князь подал ей альбом.
— Превосходно! Вы удивительно написали; у вас чудесный
почерк! Благодарю вас. До свидания, князь… Постойте, — прибавила она, как бы
что-то вдруг припомнив, — пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память.
Князь пошел за нею; но войдя в столовую. Аглая остановилась.
— Прочтите это, — сказала она, подавая ему записку Гани.
Князь взял записку и с недоумением посмотрел на Аглаю.
— Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть
поверенным этого человека. Читайте, я хочу, чтобы вы прочли.
Записка была очевидно написана наскоро:
“Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом.
Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на
ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно
слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и
стало для меня маяком. Скажите теперь еще одно такое же слово — и спасете меня
от погибели! Скажите мне только: разорви всё, и я всё порву сегодня же. О, что
вам стоит сказать это! В этом слове я испрашиваю только признак вашего участия
и сожаления ко мне, — и только, только! И ничего больше, ничего! Я не смею
задумать какую-нибудь надежду, потому что я недостоин ее. Но после вашего слова
я приму вновь мою бедность, я с радостью стану переносить отчаянное положение
мое. Я встречу борьбу, я рад буду ей, я воскресну в ней с новыми силами!
Пришлите же мне это слово сострадания (только одного
сострадания, клянусь вам)! Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на
утопающего, за то, что он осмелился сделать последнее усилие; чтобы спасти себя
от погибели.
Г. И.”
— Этот человек уверяет, — резко сказала Аглая, когда князь
кончил читать, — что слово “разорвите все” меня не скомпрометирует и не обяжет
ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию, этою самою
запиской. Заметьте, как наивно поспешил он подчеркнуть некоторые словечки, и
как грубо проглядывает его тайная мысль. Он, впрочем, знает, что если б он
разорвал всё, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом,
без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства к нему и,
может быть, стала бы его другом. Он это знает наверно! Но у него душа грязная:
он знает и не решается; он знает и всё-таки гарантии просит. Он на веру
решиться не в состоянии. Он хочет, чтоб я ему, взамен ста тысяч, на себя
надежду дала. Насчет же прежнего слова, про которое он говорит в записке, и
которое будто бы озарило его жизнь, то он нагло лжет. Я просто раз пожалела
его. Но он дерзок и бесстыден: у него тотчас же мелькнула тогда мысль о
возможности надежды; я это тотчас же поняла. С тех пор он стал меня улавливать;
ловит и теперь. Но довольно; возьмите и отдайте ему записку назад, сейчас же,
как выйдете из нашего дома, разумеется, не раньше.
— А что сказать ему в ответ?
— Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ. Да вы, стало
быть, хотите жить в его доме?
— Мне давеча сам Иван Федорович отрекомендовал, — сказал
князь.
— Так берегитесь его, я вас предупреждаю; он теперь вам не
простит, что вы ему возвратите назад записку.
Аглая слегка пожала руку князю и вышла. Лицо ее было
серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кивнула князю головой на
прощание.
— Я сейчас, только мой узелок возьму, — сказал князь Гане, —
и мы выйдем.
Ганя топнул ногой от нетерпения. Лицо его даже почернело от
бешенства. Наконец, оба вышли на улицу, князь с своим узелком в руках.
— Ответ? Ответ? — накинулся на него Ганя: — что она вам
сказала? Вы передали письмо?
Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел.
— Как? Моя записка! — вскричал он: — он и не передавал ее!
О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что она ничего не поняла
давеча! Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…
— Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось передать
вашу записку, в ту же минуту как вы дали, и точно так, как вы просили. Она
очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее
обратно.
— Когда? Когда?
— Только что я кончил писать в альбом, и когда она
пригласила меня с собой. (Вы слышали?) Мы вошли в столовую, она подала мне
записку, велела прочесть и велела передать вам обратно.
— Про-че-е-сть! — закричал Ганя чуть не во всё горло: —
прочесть! Вы читали?
И он снова стал в оцепенении среди тротуара, но до того
изумленный, что даже разинул рот.
