— Нет.
— И не слышали?
— Конечно нет.
— Ну, так увидите и услышите; да к тому же он даже у меня
просит денег взаймы! Avis au lecteur.
[7]
Прощайте. Разве можно жить с фамилией
Фердыщенко? А?
— Отчего же нет?
— Прощайте.
И он пошел к дверям. Князь узнал потом, что этот господин
как будто по обязанности взял на себя задачу изумлять всех оригинальностью и
веселостью, но у него как-то никогда не выходило. На некоторых он производил
даже неприятное впечатление, отчего он искренно скорбел, но задачу свою
всё-таки не покидал. В дверях ему удалось как бы поправиться, натолкнувшись на
одного входившего господина; пропустив этого нового и незнакомого князю гостя в
комнату, он несколько раз предупредительно подмигнул на него сзади и таким
образом всё-таки ушел не без апломба.
Новый господин был высокого роста, лет пятидесяти пяти, или
даже поболее, довольно тучный, с багрово-красным, мясистым и обрюзглым лицом,
обрамленным густыми седыми бакенбардами, в усах, с большими, довольно
выпученными глазами. Фигура была бы довольно осанистая, если бы не было в ней
чего-то опустившегося, износившегося, даже запачканного. Одет он был в
старенький сюртучек, чуть не с продравшимися локтями; белье тоже было
засаленное, — по-домашнему. Вблизи от него немного пахло водкой; но манера была
эффектная, несколько изученная и с видимым ревнивым желанием поразить достоинством.
Господин приблизился к князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его
руку, и, сохраняя ее в своей, несколько времени всматривался в его лицо, как бы
узнавая знакомые черты.
— Он! Он! — проговорил он тихо, но торжественно: — как
живой! Слышу, повторяют знакомое и дорогое имя, и припомнил безвозвратное
прошлое… Князь Мышкин?
— Точно так-с.
— Генерал Иволгин, отставной и несчастный. Ваше имя и
отчество, смею спросить?
— Лев Николаевич.
— Так, так! Сын моего друга, можно сказать, товарища
детства, Николая Петровича?
— Моего отца звали Николаем Львовичем.
— Львович, — поправился генерал, но не спеша, а с
совершенною уверенностью, как будто он нисколько и не забывал, а только
нечаянно оговорился. Он сел, и, тоже ваяв князя за руку, посадил подле себя. —
Я вас на руках носил-с.
— Неужели? — спросил князь; — мой отец уж двадцать лет как
умер.
— Да; двадцать лет; двадцать лет и три месяца. Вместе
учились; я прямо в военную…
— Да и отец был в военной, подпоручиком в Васильковском
полку.
— В Беломирском. Перевод в Беломирский состоялся почти
накануне смерти. Я тут стоял и благословил его в вечность. Ваша матушка…
Генерал приостановился как бы от грустного воспоминания.
— Да и она тоже полгода спустя потом умерла от простуды, —
сказал князь.
— Не от простуды. Не от простуды, поверьте старику, Я тут
был, я и ее хоронил. С горя по своем князе, а не от простуды. Да-с, памятна мне
и княгиня! Молодость! Из-за нее мы с князем, друзья с детства, чуть не стали
взаимными убийцами.
Князь начинал слушать с некоторою недоверчивостью.
— Я страстно влюблен был в вашу родительницу, еще когда она
в невестах была, — невестой друга моего. Князь заметил и был фрапирован.
Приходит ко мне утром в седьмом часу, будит. Одеваюсь с изумлением; молчание с
обеих сторон; я всё понял. Вынимает из кармана два пистолета. Через платок. Без
свидетелей. К чему свидетели, когда чрез пять минут отсылаем друг друга в
вечность? Зарядили, растянул, платок, стали, приложили пистолеты взаимно к
сердцам и глядим друг другу в лицо. Вдруг слезы градом у обоих из глаз,
дрогнули руки. У обоих, у обоих, разом! Ну, тут, натурально, объятия и взаимная
борьба великодушия. Князь кричит: твоя, я кричу: твоя! Одним словом… одним
словом… вы к нам… жить?
— Да, на некоторое время, быть может, — проговорил князь,
как бы несколько заикаясь.
— Князь, мамаша вас к себе просит, — крикнул заглянувший в
дверь Коля. Князь привстал было идти, но генерал положил правую ладонь на его
плечо и дружески пригнул опять к дивану.
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить,. —
сказал генерал, — я, вы видите сами я пострадал, по трагической катастрофе; но
без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна
дочь моя — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение
неслыханное! Мне, которому оставалось быть генерал-губернатором!.. Но вам мы
рады всегда. А между тем у меня в доме трагедия!
Князь смотрел вопросительно и с большим любопытством.
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной
женщины и молодого человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину
введут в дом, где моя дочь и где моя жена! Но покамест я дышу, она не войдет! Я
лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!.. С Ганей я теперь почти, не
говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете жить
у нас, всё равно, и без того станете свидетелем. Но вы сын моего друга, и я в
праве надеяться…
— Князь, сделайте одолжение, зайдите ко мне в гостиную, —
позвала Нина Александровна, сама уже явившаяся у дверей.
— Вообрази, друг мой, — вскричал генерал, — оказывается,
я-то я няньчил князя на руках моих!
Нина Александровна укорительно глянула на генерала и пытливо
на князя, но не сказала ни слова. Князь отправился за нею; но только что они
пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только что начала очень
торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в
гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к
своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в
превосходнейшем настроении духа.
— Сын моего друга! — вскричал он, обращаясь к Нине
Александровне: — и так неожиданно! Я давно уже и воображать перестал. Но, друг
мой, неужели ты не помнишь покойного Николая Львовича? Ты еще застала его… В
Твери?
— Я не помню Николая Львовича. Это ваш отец? — спросила она
князя.
— Отец; но он умер, кажется, не в Твери, а в Елисаветграде,
— робко заметил князь генералу. — Я слышал от Павлищева…
— В Твери, — подтвердил генерал; — перед самою смертью
состоялся перевод в Тверь, и даже еще пред развитием болезни. Вы были еще
слишком малы и не могли упомнить, ни перевода, ни путешествия; Павлищев же мог
ошибиться, хотя и превосходнейший был человек.
— Вы знали и Павлищева?
— Редкий был человек, но я был личным свидетелем. Я
благословлял на смертном одре…
