— Он на смертном одре, — говорила, суетясь, Лизавета Прокофьевна,
— а мы тут будем еще церемонии наблюдать? Друг он нашего дома иль нет?
— Да и соваться, не спросясь броду, не следует, — заметила
было Аглая.
— Ну, так и не ходи, и хорошо даже сделаешь: Евгений Павлыч
приедет, некому будет принять.
После этих слов Аглая, разумеется, тотчас же отправилась
вслед за всеми, что, впрочем, намерена была и без этого сделать. Князь Щ.,
сидевший с Аделаидой, по ее просьбе, немедленно согласился сопровождать дам. Он
еще и прежде, в начале своего знакомства с Епанчиными, чрезвычайно
заинтересовался, когда услышал от них о князе. Оказалось, что он с ним был
знаком, что они познакомились где-то недавно и недели две жили вместе в
каком-то городке. Это было назад тому месяца с три. Князь Щ. даже много о князе
рассказывал и вообще отзывался о нем весьма симпатично, так что теперь с
искренним удовольствием шел навестить старого знакомого. Генерала Ивана
Федоровича на этот раз не было дома. Евгений Павлович тоже еще не приезжал.
До дачи Лебедева от Епанчиных было не более трехсот шагов.
Первое неприятное впечатление Лизаветы Прокофьевны у князя — было застать
кругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что в этой компании
были два-три лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при виде
совершенно на взгляд здорового, щеголевато одетого и смеющегося молодого
человека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которого
она ожидала найти. Она даже остановилась в недоумении, к чрезвычайному
удовольствию Коли, который, конечно, мог бы отлично объяснить, еще когда она и
не трогалась с своей дачи, что никто ровно не умирает, и никакого смертного
одра нет, но не объяснил, лукаво предчувствуя будущий комический гнев
генеральши, когда она, по его расчетам, непременно рассердится за то, что
застанет князя, своего искреннего друга, здоровым. Коля был даже так
неделикатен, что вслух высказал свою догадку, чтоб окончательно раздразнить
Лизавету Прокофьевну, с которою постоянно и иногда очень злобно пикировался,
несмотря на связывавшую их дружбу.
— Подожди, любезный, не торопись, не испорти свое торжество!
— отвечала Лизавета Прокофьевна, усаживаясь в подставленные ей князем кресла.
Лебедев, Птицын, генерал Иволгин бросились подавать стулья
девицам. Аглае подал стул генерал. Лебедев подставил стул и князю Щ., при чем
даже в сгибе своей поясницы успел изобразить необыкновенную почтительность.
Варя, по обыкновению, с восторгом и шепотом здоровалась с барышнями.
— Это правда, что я думала, князь, тебя чуть не в постели
застать, так со страху преувеличила, и, ни за что лгать не стану, досадно мне
стало сейчас ужасно на твое счастливое лицо, но божусь тебе, это всего минута,
пока еще не успела размыслить. Я, как размыслю, всегда умнее поступаю и говорю;
я думаю — и ты тоже. А по настоящему, выздоровлению родного сына, если б он
был, была бы, может быть, меньше рада, чем твоему; и если ты мне в этом не
поверишь, то срам тебе, а не мне. А этот злобный мальчишка позволяет со мной и
не такие шутки шутить. Ты, кажется, его протежируешь; так я предупреждаю тебя,
что в одно прекрасное утро, поверь мне, откажу себе в дальнейшем удовольствии
пользоваться честью его знакомства.
— Да чем же я виноват? — кричал Коля: — да сколько б я вас
ни уверял, что князь почти уже здоров, вы бы не захотели поверить, потому что
представить его на смертном одре было гораздо интереснее.
— Надолго ли к нам? — обратилась к князю Лизавета
Прокофьевна.
— На всё лето и, может быть, дольше.
— Ты ведь один? Не женат?
— Нет, не женат, — улыбнулся князь наивности пущенной
шпильки.
— Улыбаться нечего; это бывает. Я про дачу: зачем не к нам
переехал? У нас целый флигель пустой. Впрочем, как хочешь. Это у него
нанимаешь? У этого? — прибавила она вполголоса, кивнув на Лебедева. — Что он
всё кривляется?
В эту минуту из комнат вышла на террасу Вера, по своему
обыкновению, с ребенком на руках. Лебедев, извивавшийся около стульев и
решительно не знавший куда девать себя, но ужасно не хотевший уйти, вдруг
набросился на Веру, замахал на нее руками, гоня прочь с террасы, и даже,
забывшись, затопал ногами.
— Он сумасшедший? — прибавила вдруг генеральша.
— Нет, он…
— Пьян, может быть? Не красива же твоя компания, — отрезала
она, захватив в своем взгляде и остальных гостей; — а впрочем, какая милая
девушка! Кто такая?
— Это Вера Лукьяновна, дочь этого Лебедева.
— А!.. Очень милая. Я хочу с ней познакомиться.
Но Лебедев, расслышавший похвалы Лизаветы Прокофьевны, уже
сам тащил дочь, чтобы представить ее.
— Сироты, сироты! — таял он, подходя: — и этот ребенок на
руках ее — сирота, сестра ее, дочь Любовь, и рождена в наизаконнейшем браке от
новопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель, в родах,
по соизволению господню… да-с… вместо матери, хотя только сестра и не более,
как сестра… не более, не более…
— А ты, батюшка, не более как дурак, извини меня. Ну,
довольно, сам понимаешь, я думаю, — отрезала вдруг Лизавета Прокофьевна в
чрезвычайном негодовании.
— Истинная правда! — почтительнейше и глубоко поклонился
Лебедев.
— Послушайте, господин Лебедев, правду про вас говорят, что
вы Апокалипсис толкуете? — спросила Аглая.
— Истинная правда… пятнадцатый год.
— Я о вас слышала. О вас и в газетах печатали, кажется?
— Нет, это о другом толкователе, о другом-с, и тот помер, а
я за него остался, — вне себя от радости проговорил Лебедев.
— Сделайте одолжение, растолкуйте мне когда-нибудь на-днях,
по соседству. Я ничего не понимаю в Апокалипсисе.
— Не могу не предупредить вас, Аглая Ивановна, что всё это с
его стороны одно шарлатанство, поверьте, — быстро ввернул вдруг генерал
Иволгин, ждавший точно на иголочках и желавший изо всех сил как-нибудь начать
разговор; он уселся рядом с Аглаей Ивановной; — конечно, дача имеет свои права,
— продолжал он, — и свои удовольствия, и прием такого необычайного интруса для
толкования Апокалипсиса есть затея как и другая, и даже затея замечательная по
уму, но я… Вы, кажется, смотрите на меня с удивлением? Генерал Иволгин, имею
честь рекомендоваться. Я вас на руках носил, Аглая Ивановна.
— Очень рада. Мне знакомы Варвара Ардалионовна и Нина
Александровна, — пробормотала Аглая, всеми силами крепясь, чтобы не
расхохотаться.
Лизавета Прокофьевна вспыхнула. Что-то давно накопившееся в
ее душе вдруг потребовало исхода. Она терпеть не могла генерала Иволгина, с
которым когда-то была знакома, только очень давно.
— Лжешь, батюшка, по своему обыкновению, никогда ты ее на
руках не носил, — отрезала она ему в негодовании.
