— Насчет статьи, — визгливо подхватил Ипполит, — насчет этой
статьи я уже вам сказал, что я и другие не одобряем ее! Написал ее вот он (он
указал на рядом сидевшего с ним боксера), написал неприлично, согласен, написал
безграмотно и слогом, которым пишут такие же, как и он, отставные. Он глуп и
сверх того промышленник, я согласен, я это прямо ему и в глаза каждый день
говорю, но всё-таки на половину он был в своем праве: гласность есть законное
право всякого, а стало быть, и Бурдовского. За нелепости же свои пусть сам
отвечает. Что же касается до того, что я от лица всех протестовал давеча на
счет присутствия ваших друзей, то считаю нужным вам, милостивые государи,
объяснить, что я протестовал единственно, чтобы заявить наше право, но что в
сущности мы даже желаем, чтобы были свидетели, и давеча, еще не входя сюда, мы
все четверо в этом согласились. Кто бы ни были ваши свидетели, хотя бы и ваши
друзья, но так как они не могут не согласиться с правом Бурдовского (потому что
оно очевидно, математическое), то даже еще и лучше, что эти свидетели — ваши
друзья; еще очевиднее представится истина.
— Это правда, мы так согласились, — подтвердил племянник
Лебедева.
— Так из-за чего же давеча с первых слов такой крик и шум
вышел, если вы так и хотели! — удивился князь.
— А насчет статьи, князь, — ввернул боксер, ужасно желавший
вставить свое словцо и приятно оживляясь (можно было подозревать, что на него
видимо и сильно действовало присутствие дам), — насчет статьи, то признаюсь,
что действительно автор я, хотя болезненный мой приятель, которому я привык
прощать по его расслаблению, сейчас и раскритиковал ее. Но сочинял я и
напечатал в журнале искреннего друга, в виде корреспонденции. Одни только стихи
действительно не мои, и действительно принадлежат перу известного юмориста.
Бурдовскому я только прочел, и то не всё, и тотчас от него получил согласие
напечатать, но согласитесь, что я мог печатать и без согласия. Гласность есть
право всеобщее, благородное и благодетельное. Надеюсь, что вы сами, князь, до
того прогрессивны, что не станете этого отрицать…
— Ничего не стану отрицать, но согласитесь, что в вашей
статье…
— Резко, хотите сказать? Но ведь тут, так сказать, польза
обществу, согласитесь сами, и, наконец, возможно ли пропустить вызывающий
случай? Тем хуже виновным, но польза обществу прежде всего. Что же касается до
некоторых неточностей, так сказать, гипербол, то согласитесь и в том, что
прежде всего инициатива важна, прежде всего цель и намерение; важен
благодетельный пример, а уже потом будем разбирать частные случаи, и наконец,
тут слог, тут, так сказать, юмористическая задача, и, наконец — все так пишут,
согласитесь сами! Ха-ха!
— Да, совершенно ложная дорога! Уверяю вас, господа, —
вскричал князь, — вы напечатали статью в том предположении, что я ни за что не
соглашусь удовлетворить г. Бурдовского, а стало быть, чтобы меня за это
напугать и чем-нибудь отмстить. Но почему вы знали: я, может быть, и решил
удовлетворить Бурдовского? Я вам прямо, при всех теперь заявляю, что я
удовлетворю…
— Вот, наконец, умное и благородное слово умного и
благороднейшего человека! — провозгласил боксер.
— Господи! — вырвалось у Лизаветы Прокофьевны.
— Это невыносимо! — пробормотал генерал.
— Позвольте же, господа, позвольте, я изложу дело, — умолял
князь: — недель пять назад ко мне явился в З. уполномоченный и ходатай ваш,
господин Бурдовский, Чебаров. Вы его уж очень лестно описали, господин Келлер,
в вашей статье, — обратился князь, вдруг засмеявшись, к боксеру: — но он мне
совсем не понравился. Я только понял с первого разу, что в этом Чебарове всё
главное дело и заключается, что, может быть, он-то и подучил вас, господин
Бурдовский, воспользовавшись вашею простотой, начать это всё, если говорить
откровенно.
— Это вы не имеете права… я… не простой… это… — залепетал в
волнении Бурдовский.
— Вы не имеете никакого права делать такие предположения, —
назидательно вступился племянник Лебедева.
— Это в высшей степени обидно! — завизжал Ипполит: —
предположение обидное, ложное и не идущее к делу!
— Виноват, господа, виноват, — торопливо повинился князь: —
пожалуста, извините; это потому, что мне подумалось, что не лучше ли нам быть
совершенно откровенными друг с другом, но ваша воля, как хотите. Я Чебарову
сказал, что так как я не в Петербурге, то немедленно уполномочиваю приятеля
повести это дело, а вас, господин Бурдовский, о том извещу. Я прямо вам скажу,
господа, что мне показалось это дело самым мошенническим, именно потому, что
тут Чебаров… Ох, не обижайтесь, господа! Ради бога не обижайтесь! — испуганно
вскричал князь, видя снова проявление обидного смятения Бурдовского, волнение и
протест в его друзьях: — это не может до вас относиться лично, если я говорю,
что считал это дело мошенническим! Ведь я никого из вас не знал тогда лично, и
фамилий ваших не знал; я судил по одному Чебарову; я говорю вообще, потому что…
если бы вы знали только, как меня ужасно обманывали с тех пор, как я получил
наследство!
— Князь, вы ужасно наивны, — насмешливо заметил племянник
Лебедева.
— И при этом — князь и миллионер! При вашем, может быть, и в
самом деле добром и простоватом сердце, вы всё-таки не можете, конечно,
избавиться от общего закона, — провозгласил Ипполит.
— Может быть, очень может быть, господа, — торопился князь,
— хоть я и не понимаю про какой вы общий закон говорите; но я продолжаю, не
обижайтесь только напрасно; клянусь, я не имею ни малейшего желания вас
обидеть. И что это в самом деле, господа: ни одного-то слова нельзя сказать
искренно, тотчас же вы обижаетесь! Но, во-первых, меня ужасно поразило, что
существует “сын Павлищева” и существует в таком ужасном положении, как объяснил
мне Чебаров. Павлищев — мой благодетель и друг моего отца. (Ах, зачем вы такую
неправду написали, господин Келлер, в вашей статье про моего отца? Никакой
растраты ротной суммы и никаких обид подчиненным не было — в этом я
положительно убежден, и как у вас рука поднялась такую клевету написать?) А то,
что вы написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы называете этого
благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так смело, так
положительно, как будто вы и в самом деле говорите правду, а между тем это был
самый целомудренный человек, какие были на свете! Это был даже замечательный
ученый; он был корреспондентом многих уважаемых людей в науке и много денег в
помощь науки употребил. Что же касается до его сердца, до его добрых дел, о,
конечно, вы справедливо написали, что я тогда был почти идиотом и ничего не мог
понимать (хотя я по-русски всё-таки говорил и мог понимать), но ведь могу же я
оценить всё, что теперь припоминаю…
— Позвольте, — визжал Ипполит, — не слишком ли это будет
чувствительно? Мы не дети. Вы хотели идти прямо к делу, десятый час, это
вспомните.
— Извольте, извольте, господа, — тотчас же согласился князь;
— после первой недоверчивости я решил, что я могу ошибаться, и что Павлищев
действительно мог иметь сына. Но меня поразило ужасно, что этот сын так легко,
то-есть, я хочу сказать, так публично выдает секрет своего рождения и, главное,
позорит свою мать. Потому что Чебаров уже и тогда пугал меня гласностию…
