— Пойду.
— Знать же я тебя не хочу после этого! — Она было быстро
повернулась уходить, но вдруг опять воротилась. — И к этому атеисту пойдешь? —
указала она на Ипполита. — Да чего ты на меня усмехаешься, — как-то
неестественно вскрикнула она и бросилась вдруг к Ипполиту, не вынеся его едкой
усмешки.
— Лизавета Прокофьевна! Лизавета Прокофьевна! Лизавета
Прокофьевна! — послышалось разом со всех сторон.
— Maman, это стыдно! — громко вскричала Аглая.
— Не беспокойтесь, Аглая Ивановна, — спокойно отвечал
Ипполит, которого подскочившая к нему Лизавета Прокофьевна схватила и
неизвестно зачем крепко держала за руку; она стояла пред ним и как бы впилась в
него своим бешеным взглядом; — не беспокойтесь, ваша maman разглядит, что
нельзя бросаться на умирающего человека… я готов разъяснить, почему я смеялся… очень
буду рад позволению…
Тут он вдруг ужасно закашлялся и целую минуту не мог унять
кашель.
— Ведь уж умирает, а всё ораторствует! — воскликнула
Лизавета Прокофьевна, выпустив его руку и чуть не с ужасом смотря, как он
вытирал кровь с своих губ, — да куда тебе говорить! Тебе просто идти ложиться
надо…
— Так и будет, — тихо, хрипло и чуть не шопотом ответил
Ипполит, — я как ворочусь сегодня, тотчас и лягу… чрез две недели я, как мне
известно, умру… Мне на прошлой неделе сам Б-н объявил… Так если позволите, я бы
вам на прощаньи два слова сказал.
— Да ты с ума сошел, что ли? вздор! Лечиться надо, какой
теперь разговор! Ступай, ступай, ложись!.. — испуганно крикнула Лизавета
Прокофьевна.
— Лягу, так ведь и не встану до самой смерти, — улыбнулся
Ипполит, — я и вчера уже хотел было так лечь, чтоб уж и не вставать, до смерти,
да решил отложить до послезавтра, пока еще ноги носят… чтобы вот с ними сегодня
сюда придти… только устал уж очень…
— Да садись, садись, чего стоишь! Вот тебе стул, —
вскинулась Лизавета Прокофьевна и сама подставила ему стул.
— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы садитесь
напротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна,
теперь уж я на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я в
последний раз и на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле.
Значит, это в роде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не очень
чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь в Павловске
приключилось: всё-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.
— Да какой теперь разговор, — всё больше и больше пугалась
Лизавета Прокофьевна, — ты весь в лихорадке. Давеча визжал да пищал, а теперь
чуть дух переводишь, задохся!
— Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем
желании?… А знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета
Прокофьевна; я о вас много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и не
оставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь
видел… знаете ли, что я вас даже немножко любил.
— Господи, а я было, право, чуть его не ударила.
— Вас удержала Аглая Ивановна; ведь я не ошибаюсь? это ведь
ваша дочь Аглая Ивановна? Она так хороша, что я давеча с первого взгляда угадал
ее, хоть и никогда не видал. Дайте мне хоть на красавицу-то в последний раз в
жизни посмотреть, — какою-то неловкою, кривою улыбкой улыбнулся Ипполит, — вот
и князь тут, и супруг ваш, и вся компания. Отчего вы мне отказываете в
последнем желании?
— Стул! — крикнула Лизавета Прокофьевна, но схватила сама и
села напротив Ипполита. — Коля, — приказала она, — отправишься с ним
немедленно, проводи его, а завтра я непременно сама…
— Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Я
очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется, князя к себе
вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь наверно
нам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, вы
добрая, князь тоже… мы все до комизма предобрые люди…
Князь всполошился, Лебедев бросился со всех ног из комнаты,
за ним добежала Вера.
— И правда, — резко решила генеральша, — говори, только
потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебя
чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у кого не прошу прощенья! Ни у
кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если,
впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг с
видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то
ужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…
Но ей не дали договорить. Все подошли я окружили ее с
готовностью. Князь тотчас же стал всех упрашивать остаться пить чай и
извинялся, что до сих пор не догадался об этом. Даже генерал был так любезен,
что пробормотал что-то успокоительное и любезно спросил Лизавету Прокофьевну:
“не свежо ли ей однако же на террасе?” Он даже чуть было не спросил Ипполита:
“давно ли он в университете?”, но не спросил. Евгений Павлович и князь Щ. стали
вдруг чрезвычайно любезными и веселыми, на лицах Аделаиды и Александры
выражалось, сквозь продолжавшееся удивление, даже удовольствие, одним словом,
все были видимо рады, что миновал кризис с Лизаветой Прокофьевной. Одна Аглая
была нахмурена и молча села поодаль. Осталось и всё остальное общество; никто
не хотел уходить, даже генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-то
шепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что генерал тотчас же
стушевался куда-то в угол. Князь подходил с приглашением и к Бурдовскому с
компанией, не обходя никого. Они пробормотали, с натянутым видом, что подождут
Ипполита, и тотчас же удалились в самый дальний угол террасы, где и уселись
опять все рядом. Вероятно, чай уже был давно приготовлен у Лебедева для себя,
потому что тотчас же и явился. Пробило одиннадцать часов.
X.
Ипполит помочил свои губы в чашке чаю, поданной ему Верой
Лебедевой, поставил чашку на столик и вдруг, точно законфузился, почти в
смущении осмотрелся кругом.
— Посмотрите, Лизавета Прокофьевна, эти чашки, — как-то
странно заторопился он, — эти фарфоровые чашки и, кажется, превосходного
фарфора, стоят у Лебедева всегда в шифоньерке под стеклом, запертые, никогда не
подаются… как водится, это в приданое за женой его было… у них так водится… и
вот он их нам подал, в честь вас, разумеется, до того обрадовался…
Он хотел было еще что-то прибавить, но не нашелся.
— Сконфузился таки, я так и ждал! — шепнул вдруг Евгений
Павлович на ухо князю: — это ведь опасно, а? Вернейший признак, что теперь, со
зла, такую какую-нибудь эксцентричность выкинет, что и Лизавета Прокофьевна,
пожалуй, не усидит.
Князь вопросительно посмотрел на него.
— Вы эксцентричности не боитесь? — прибавил Евгений
Павлович. — Ведь и я тоже, даже желаю; мне собственно только, чтобы наша милая
Лизавета Прокофьевна была наказана, и непременно сегодня же, сейчас же; без
того и уходить не хочу. У вас, кажется, лихорадка.
