— После, не мешайте. Да, я нездоров, — рассеянно и даже
нетерпеливо ответил князь. Он услышал свое имя, Ипполит говорил про него.
— Вы не верите? — истерически смеялся Ипполит: — так и
должно быть, а князь так с первого разу поверит и нисколько не удивится.
— Слышишь, князь? — обернулась к нему Лизавета Прокофьевна,
— слышишь?
Кругом смеялись. Лебедев суетливо выставлялся вперед и
вертелся пред самою Лизаветой Прокофьевной.
— Он говорит, что этот вот кривляка, твой-то хозяин… тому
господину статью поправлял, вот что давеча на твой счет прочитали.
Князь с удивлением посмотрел на Лебедева.
— Что ж ты молчишь? — даже топнула ногой Лизавета
Прокофьевна.
— Что же, — пробормотал князь, продолжая рассматривать
Лебедева, — я уж вижу, что он поправлял.
— Правда? — быстро обернулась Лизавета Прокофьевна к
Лебедеву.
— Истинная правда, ваше превосходительство! — твердо и
непоколебимо ответил Лебедев, приложив руку к сердцу.
— Точно хвалится! — чуть не привскочила она на стуле.
— Низок, низок! — забормотал Лебедев, начиная ударять себя в
грудь и всё ниже и ниже наклоняя голову.
— Да что мне в том, что ты низок! Он думает, что скажет:
низок, так и вывернется. И не стыдно тебе, князь, с такими людишками водиться,
еще раз говорю? Никогда не прощу тебе!
— Меня простит князь! — с убеждением и умилением проговорил
Лебедев.
— Единственно из благородства, — громко и звонко заговорил
вдруг подскочивший Келлер, обращаясь прямо к Лизавете Прокофьевне, —
единственно из благородства, сударыня, и чтобы не выдать скомпрометированного
приятеля, я давеча утаил о поправках, несмотря на то, что он же нас с лестницы
спустить предлагал, как сами изволили слышать. Для восстановления истины
признаюсь, что я действительно обратился к нему, за шесть целковых, но отнюдь
не для слога, а собственно для узнания фактов, мне большею частью неизвестных,
как к компетентному лицу. Насчет штиблетов, насчет аппетита у швейцарского
профессора, насчет пятидесяти рублей вместо двухсот пятидесяти, одним словом,
вся эта группировка, всё это принадлежит ему за шесть целковых, но слог не
поправляли.
— Я должен заметить, — с лихорадочным нетерпением и каким-то
ползучим голосом перебил его Лебедев, при распространявшемся всё более и более
смехе, — что я поправлял одну только первую половину статьи, но так как в
средине мы не сошлись и за одну мысль поссорились, то я вторую половину уж и не
поправлял-с, так что всё что там безграмотно (а там безграмотно!), так уж это
мне не приписывать-с…
— Вот он о чем хлопочет! — вскричала Лизавета Прокофьевна.
— Позвольте спросить, — обратился Евгений Павлович к
Келлеру, — когда поправляли статью?
— Вчера утром, — отрапортовал Келлер, — мы имели свидание с
обещанием честного слова сохранить секрет с обеих сторон.
— Это когда он ползал-то перед тобой и уверял тебя в
преданности! ну, людишки! Не надо мне твоего Пушкина, и чтобы дочь твоя ко мне
не являлась!
Лизавета Прокофьевна хотела было встать, но вдруг
раздражительно обратилась к смеющемуся Ипполиту:
— Что ж ты, милый, на смех что ли вздумал меня здесь
выставлять!
— Сохрани господи, — криво улыбался Ипполит, — но меня
больше всего поражает чрезвычайная эксцентричность ваша, Лизавета Прокофьевна;
я, признаюсь, нарочно подвел про Лебедева, я знал, как на вас подействует, на
вас одну, потому что князь действительно простит и уж наверно простил… даже,
может, извинение в уме подыскал, ведь так, князь, не правда ли?
Он задыхался, странное волнение его возрастало с каждым
словом.
— Ну?.. — гневно проговорила Лизавета Прокофьевна, удивляясь
его тону: — ну?
— Про вас я уже много слышал, в этом же роде… с большою
радостию… чрезвычайно научился вас уважать, — продолжал Ипполит.
Он говорил одно, но так, как будто бы этими самыми словами
хотел сказать совсем другое. Говорил с оттенком насмешки и в то же время
волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался и терялся на
каждом слове, так что всё это, вместе с его чахоточным видом и с странным,
сверкающим, и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать к
нему внимание.
— Я бы удивился, совсем, впрочем, не зная света (я сознаюсь
в этом), тому, что вы не только сами остались в обществе давешней нашей
компании, для вас неприличной, но и оставили этих… девиц, выслушивать дело
скандальное, хотя они уже всё прочли в романах. Я, может быть, впрочем, не
знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто кроме вас мог остаться… по
просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и
принять… во всем участие и… с тем… что на другой день стыдно… (я, впрочем,
согласен, что не так выражаюсь), я всё это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю,
хотя уже по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно как всё
это для него не принято… Хи-хи! — захихикал он, совсем спутавшись, и вдруг так
закашлялся, что минуты две не мог продолжать.
— Даже задохся! — холодно и резко произнесла Лизавета
Прокофьевна, с строгим любопытством рассматривая его: — ну, милый мальчик,
довольно с тобою. Пора!
— Позвольте же и мне, милостивый государь, с своей стороны
вам заметить, — раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший
последнее терпение, — что жена моя здесь у князя Льва Николаевича, нашего
общего друга и соседа, и что во всяком случае не вам, молодой человек, судить о
поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в глаза о том, что
написано на моем лице. Да-с. И если жена моя здесь осталась, — продолжал он,
раздражаясь почти с каждым словом всё более и более, — то скорее, сударь, от
удивления и от понятного всем современного любопытства посмотреть странных
молодых людей. Я и сам остался, как останавливаюсь иногда на улице, когда вижу
что-нибудь, на что можно взглянуть, как… как… как…
— Как на редкость, — подсказал Евгений Павлович.
— Превосходно и верно, — обрадовался его превосходительство,
немного запутавшийся в сравнении, — именно как на редкость. Но во всяком случае
мне всего удивительнее и даже огорчительнее, если только можно так выразиться
грамматически, что вы, молодой человек, и того даже не умели понять, что Лизавета
Прокофьевна теперь осталась с вами, потому что вы больны, — если вы только в
самом деле умираете, — так сказать из сострадания, из-за ваших жалких слов,
сударь, и что никакая грязь ни в каком случае не может пристать к ее имени,
качествам и значению… Лизавета Прокофьевна! — заключил раскрасневшийся генерал:
— если хочешь идти, то простимся с нашим добрым князем и…
— Благодарю вас за урок, генерал, — серьезно и неожиданно
прервал Ипполит, задумчиво смотря на него.
