Впрочем, в первый же день после безобразного “вечера”, в
беспорядках которого он был такою главною “причиной”, князь имел поутру
удовольствие принимать у себя князя Щ. с Аделаидой. “Они зашли главное с тем,
чтоб узнать о его здоровье”, зашли с прогулки, вдвоем. Аделаида заметила сейчас
в парке одно дерево, чудесное старое дерево, развесистое, с длинными,
искривленными сучьями, всё в молодой зелени, с дуплом и трещиной; она
непременно, непременно положила срисовать его! Так что почти об этом только
говорила целые полчаса своего визита. Князь Щ. был любезен и мил по
обыкновению, спрашивал князя о прежнем, припоминал обстоятельства их первого
знакомства, так что о вчерашнем почти ничего не было сказано. Наконец Аделаида
не выдержала и, усмехнувшись, призналась, что они зашли incognito; но тем
однако же признания и кончились, хотя из этого incognito уже можно было
усмотреть, что родители, то-есть, главное, Лизавета Прокофьевна, находятся в
каком-то особенном нерасположении. Но ни о ней, ни об Аглае, ни даже об Иване
Федоровиче Аделаида и князь Щ. не вымолвили в свое посещение ни единого слова.
Уходя опять гулять, с собою князя не пригласили. О том же, чтобы звать к себе,
и намека не было; на этот счет проскочило даже одно очень характерное словцо у
Аделаиды: рассказывая об одной своей акварельной работе, она вдруг очень
пожелала показать ее: “Как бы это сделать поскорее? Постойте! Я вам или с Колей
сегодня пришлю, если зайдет, или завтра сама опять, как гулять с князем пойдем,
занесу”, заключила она, наконец, свое недоумение, обрадовавшись, что так ловко
и для всех удобно удалось ей разрешить эту задачу.
Наконец, уже почти простившись, князь Щ. точно вдруг вспомнил:
— Ах да, — спросил он, — не знаете ли хоть вы, милый Лев
Николаевич, что это была за особа, что кричала вчера Евгению Павлычу из
коляски?
— Это была Настасья Филипповна, — сказал князь, — разве вы
еще не узнали, что это она? А с нею не знаю, кто был.
— Знаю, слышал! — подхватил князь Щ. — Но что означал этот
крик? это такая, признаюсь, для меня загадка… для меня и для других.
Князь Щ. говорил с чрезвычайным и видимым изумлением.
— Она говорила о каких-то векселях Евгения Павловича, —
очень просто отвечал князь, — которые попались от какого-то ростовщика к
Рогожину, по ее просьбе, и что Рогожин подождет на Евгении Павлыче.
— Слышал, слышал, дорогой мой князь, да ведь этого быть не
могло! Никаких векселей у Евгения Павлыча тут и быть не могло! При таком
состоянии… Правда, ему случалось по ветрености, прежде, и даже я его выручал…
Но при таком состоянии давать векселя ростовщику и о них беспокоиться —
невозможно. И не может он быть на ты и в таких дружеских отношениях с Настасьей
Филипповной, — вот в чем главная задача. Он клянется, что ничего не понимает, и
я ему вполне верю. Но дело в том, милый князь, что я хотел спросить вас, не
знаете ли вы-то чего? То-есть, не дошел ли хоть до вас каким-нибудь чудом слух?
— Нет, ничего не знаю, и уверяю вас, что я в этом нисколько
не участвовал.
— Ах, какой же вы, князь, стали! Я вас просто не узнаю
сегодня. Разве я мог предположить вас в таком деле участником?.. Ну, да вы
сегодня расстроены.
Он обнял и поцеловал его.
— То-есть, в каком же “таком” деле участником? Я не вижу
никакого “такого” дела.
— Без сомнения, эта особа желала как-нибудь и в чем-нибудь
помешать Евгению Павлычу, придав ему в глазах свидетелей качества, которых он
не имеет и не может иметь, — ответил князь Щ. довольно сухо.
Князь Лев Николаевич смутился, но однако же пристально и
вопросительно продолжал смотреть на князя; но тот замолчал.
— А не просто векселя? Не буквально ли так, как вчера? —
пробормотал наконец князь в каком-то нетерпении.
— Да говорю же вам, судите сами, что может быть тут общего
между Евгением Павлычем и… ею и вдобавок с Рогожиным? Повторяю вам, состояние
огромное, что мне совершенно известно; другое состояние, которого он ждет от
дяди. Просто, Настасья Филипповна…
Князь Щ. вдруг опять замолчал, очевидно потому, что ему не
хотелось продолжать князю о Настасье Филипповне.
— Стало быть, во всяком случае, она ему знакома? — спросил
вдруг князь Лев Николаевич, помолчав с минуту.
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было,
то уж очень давно, еще прежде, то-есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был
знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде, на ты они не могли быть
никогда! Сами знаете, что и ее всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и
не знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил дня три, не больше.
— Великолепный экипаж! — сказала Аделаида.
— Да, экипаж великолепный.
Оба удалились, впрочем, в самом дружеском, в самом братском,
можно сказать, расположении к князю Льву Николаевичу.
А для нашего героя это посещение заключало в себе нечто даже
капитальное. Положим, он и сам много подозревал, с самой вчерашней ночи (а может,
и раньше), но до самого их визита он не решался оправдать свои опасения вполне.
Теперь же становилось ясно: князь Щ., конечно, толковал событие ошибочно, но
всё же бродил кругом истины, всё-таки понял же тут — интригу. (Впрочем, он,
может быть, и совершенно верно про себя понимает, — подумал князь, — а только
не хочет высказаться и потому нарочно толкует ошибочно.) Яснее всего было то,
что к нему теперь заходили (и именно князь Щ.) в надежде каких-нибудь
разъяснений; если так, то его прямо считают участником в интриге. Кроме того,
если это все так и в самом деле важно, то, стало быть, у ней какая-то ужасная
цель, какая же цель? Ужас! “Да и как ее остановишь? Остановить ее нет никакой
возможности, когда она убеждена в своей цели!” Это уже князь знал по опыту.
“Сумасшедшая. Сумасшедшая.”
Но слишком, слишком много собралось в это утро и других
неразрешимых обстоятельств, и всё к одному времени, и всё требовало разрешения
немедленно, так что князь был очень грустен. Его развлекла немного Вера
Лебедева, которая пришла к нему с Любочкой, и смеясь, что-то долго
рассказывала. За нею последовала и сестра ее, раскрывавшая рот, за ними
гимназист, сын Лебедева, который уверял, что “Звезда Полынь”, в Апокалипсисе,
павшая на землю на источники вод, есть, по толкованию его отца, сеть железных
дорог, раскинувшаяся по Европе. Князь не поверил, что Лебедев так толкует,
решено было справиться у него самого при первом удобном случае. От Веры
Лебедевой князь узнал, что Келлер прикочевал к ним еще со вчерашнего дня и, по
всем признакам, долго от них не отстанет, потому что нашел компанию и дружески
сошелся с генералом Иволгиным; впрочем, он объявил, что остается у них
единственно, чтоб укомплектовать свое образование. Вообще дети Лебедева всё
более и более с каждым днем начинали князю нравиться. Коли целый день не было:
он спозаранку отправился в Петербург. (Лебедев тоже уехал чем свет по каким-то
своим делишкам.) Но князь ждал с нетерпением посещения Гаврилы Ардалионовича,
который непременно должен был сегодня же зайти к нему.
