— Кто ее дразнил? Когда ее дразнили? Кто мог ей это сказать?
Бредит она, или нет? — трепеща от гнева, обращалась ко всем Лизавета
Прокофьевна.
— Все говорили, все до одного, все три дня! Я никогда,
никогда не выйду за него замуж!
Прокричав это, Аглая залилась горькими слезами, закрыла лицо
платком и упала на стул.
— Да он тебя еще и не прос…
— Я вас не просил, Аглая Ивановна, — вырвалось вдруг у
князя.
— Что-о? — в удивлении, в негодовании, в ужасе протянула
вдруг Лизавета Прокофьевна, — что та-а-кое?
Она ушам своим не хотела верить.
— Я хотел сказать… я хотел сказать, — затрепетал князь, — я
хотел только изъяснить Аглае Ивановне… иметь такую честь объяснить, что я вовсе
не имел намерения… иметь честь просить ее руки… даже когда-нибудь… Я тут ни в
чем не виноват, ей богу, не виноват, Аглая Ивановна! Я никогда не хотел, и
никогда у меня в уме не было, никогда не захочу, вы сами увидите; будьте
уверены! Тут какой-нибудь злой человек меня оклеветал пред вами! Будьте
спокойны!
Говоря это, он приблизился к Аглае. Она отняла платок,
которым закрывала лицо, быстро взглянула на него и на всю его испуганную
фигуру, сообразила его слова и вдруг разразилась хохотом прямо ему в глаза, —
таким веселым и неудержимым хохотом, таким смешным и насмешливым хохотом, что
Аделаида первая не выдержала, особенно когда тоже поглядела на князя, бросилась
к сестре, обняла ее и захохотала таким же неудержимым, школьнически-веселым
смехом, как и та. Глядя на них, вдруг стал улыбаться и князь, и с радостным и
счастливым выражением стал повторять:
— Ну, слава богу, слава богу!
Тут уже не выдержала и Александра и захохотала от всего
сердца. Казалось, этому хохоту всех трех и конца не будет.
— Ну, сумасшедшие! — пробормотала Лизавета Прокофьевна: — то
напугают, а то…
Но смеялся уже и князь Щ., смеялся и Евгений Павлович,
хохотал Коля без умолку, хохотал, глядя на всех, и князь.
— Пойдемте гулять, пойдемте гулять! — кричала Аделаида: —
все вместе и непременно князь с нами; не за чем вам уходить, милый вы человек!
Что за милый он человек, Аглая! Не правда ли, мамаша? К тому же я непременно,
непременно должна его поцеловать и обнять за… за его объяснение сейчас с
Аглаей. Maman, милая, позвольте мне поцеловать его? Аглая! позволь мне
поцеловать твоего князя! — крикнула шалунья и действительно подскочила к князю
и поцеловала его в лоб. Тот схватил ее руки, крепко сжал, так что Аделаида чуть
не вскрикнула, с бесконечною радостию поглядел на нее и вдруг быстро поднес ее
руку к губам и поцеловал три раза.
— Идемте же! — звала Аглая. — Князь, вы меня поведете. Можно
это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы уж от меня отказались навеки,
князь? Да не так, не так подают руку даме, разве вы не знаете, как надо взять
под руку даму? вот так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти
впереди всех, tête-а-tête?
[27]
Она говорила без умолку, всё еще смеясь порывами.
— Слава богу! Слава богу! — твердила Лизавета Прокофьевна,
сама не зная чему радуясь.
“Чрезвычайно странные люди!” — подумал князь Щ., может быть,
в сотый уже раз с тех пор как сошелся с ними, но… ему нравились эти странные
люди. Что же касается до князя, то, может быть, он ему и не слишком нравился;
князь Щ. был несколько нахмурен и как бы озабочен, когда все вышли на прогулку.
Евгений Павлович, казалось, был в самом веселом
расположении, всю дорогу до воксала смешил Александру и Аделаиду, которые с
какою-то уже слишком особенною готовностию смеялись его шуткам, до того, что он
стал мельком подозревать, что они, может быть, совсем его и не слушают. От этой
мысли он вдруг, и не объясняя причины, расхохотался, наконец, чрезвычайно и
совершенно искренно (таков уже был характер!). Сестры, бывшие, впрочем, в самом
праздничном настроении, беспрерывно поглядывали на Аглаю и князя, шедших
впереди; видно было, что младшая сестрица задала им большую загадку. Князь Щ.
всё старался заговаривать с Лизаветой Прокофьевной о вещах посторонних, может
быть, чтобы развлечь ее, и надоел ей ужасно. Она, казалось, была совсем с
разбитыми мыслями, отвечала невпопад и не отвечала иной раз совсем. Но загадки
Аглаи Ивановны еще не кончились в этот вечер. Последняя пришлась на долю уже
одного князя. Когда отошли шагов сто от дачи, Аглая быстрым полушепотом сказала
своему упорно молчавшему кавалеру:
— Поглядите направо.
Князь взглянул.
— Глядите внимательнее. Видите вы ту скамейку, в парке, вон
где эти три большие дерева… зеленая скамейка?
Князь ответил, что видит.
— Нравится вам местоположение? Я иногда рано, часов в семь
утра, когда все еще спят, сюда одна прихожу сидеть.
Князь пробормотал, что местоположение прекрасное.
— А теперь идите от меня, я не хочу с вами больше идти под
руку. Или лучше идите под руку, но не говорите со мной ни слова. Я хочу одна
думать про себя…
Предупреждение во всяком случае напрасное: князь наверно не
выговорил бы ни одного слова во всю дорогу и без приказания. Сердце его
застучало ужасно, когда он выслушал о скамейке. Чрез минуту он одумался и со
стыдом прогнал свою нелепую мысль.
В Павловском воксале по будням, как известно и как все, по
крайней мере, утверждают, публика собирается “избраннее” чем по воскресеньям и
по праздникам, когда наезжают “всякие люди” из города. Туалеты не праздничные,
но изящные. На музыку сходиться принято. Оркестр, может быть, действительно
лучший из наших садовых оркестров, играет вещи новые. Приличие и чинность
чрезвычайные, несмотря на некоторый общий вид семейственности и даже
интимности. Знакомые, всё дачники, сходятся оглядывать друг друга. Многие
исполняют это с истинным удовольствием и приходят только для этого; но есть и
такие, которые ходят для одной музыки. Скандалы необыкновенно редки, хотя
однако же бывают даже и в будни. Но без этого ведь невозможно.
На этот раз вечер был прелестный, да и публики было
довольно. Все места около игравшего оркестра были заняты. Наша компания уселась
на стульях несколько в стороне, близ самого левого выхода из воксала. Толпа,
музыка несколько оживили Лизавету Прокофьевну и развлекли барышень; они успели
переглянуться кое с кем из знакомых и издали любезно кивнуть кой-кому головой;
успели оглядеть костюмы, заметить кой-какие странности, переговорить о них,
насмешливо улыбнуться. Евгений Павлович тоже очень часто раскланивался. На
Аглаю и князя, которые всё еще были вместе, кое-кто уже обратили внимание.
Скоро к маменьке и к барышням подошли кое-кто из знакомых молодых людей; двое
или трое остались разговаривать; все были приятели с Евгением Павловичем. Между
ними находился один молодой и очень красивый собой офицер, очень веселый, очень
разговорчивый; он поспешил заговорить с Аглаей и всеми силами старался обратить
на себя ее внимание. Аглая была с ним очень милостива и чрезвычайно смешлива.
Евгений Павлович попросил у князя позволения познакомить его с этим приятелем;
князь едва понял, что с ним хотят делать, но знакомство состоялось, оба
раскланялись и подали друг другу руки. Приятель Евгения Павловича сделал один
вопрос, но князь, кажется, на него не ответил или до того странно промямлил
что-то про себя, что офицер посмотрел на него очень пристально, взглянул потом
на Евгения Павловича, тотчас понял для чего тот выдумал это знакомство,
чуть-чуть усмехнулся и обратился опять к Аглае. Один Евгений Павлович заметил,
что Аглая внезапно при этом покраснела.
