— Извините, вы — господин Долгорукий?
— Да, я — Долгорукий, а вы почему знаете?
Длинный вдруг шепнул что-то миловидному мальчику, тот
нахмурился и сделал отрицательный жест; но длинный вдруг обратился ко мне:
— Monseigneur le prince, vous n’avez pas de rouble d’argent
pour nous, pas deux, mais un seul, voulez-vous?
[108]
— Ax, какой ты скверный, — крикнул мальчик.
— Nous vous rendons,
[109]
— заключил длинный, грубо и неловко
выговаривая французские слова.
— Он, знаете, — циник, — усмехнулся мне мальчик, — и вы
думаете, что он не умеет по-французски? Он как парижанин говорит, а он только
передразнивает русских, которым в обществе ужасно хочется вслух говорить между
собою по-французски, а сами не умеют…
— Dans les Wagons,
[110]
— пояснил длинный.
— Ну да, и в вагонах; ах, какой ты скучный! нечего
пояснять-то. Вот тоже охота прикидываться дураком.
Я между тем вынул рубль и протянул длинному.
— Nous vous rendons, — проговорил тот, спрятал рубль и,
вдруг повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом,
принялся колотить в них концом своего огромного грубого сапога и, главное, без
малейшего раздражения.
— Ах, опять ты подерешься с Ламбертом! — с беспокойством
заметил мальчик. — Позвоните уж вы лучше!
Я позвонил, но длинный все-таки продолжал колотить сапогом.
— Ah, sacré…
[111]
— послышался вдруг голос Ламберта
из-за дверей, и он быстро отпер.
— Dites donc, voulez-vous que je vous casse la tête,
mon ami!
[112]
— крикнул он длинному.
— Mon ami, voilà Dolgorowky, l’autre mon ami,
[113]
—
важно и серьезно проговорил длинный, в упор смотря на покрасневшего от злости
Ламберта. Тот, лишь увидел меня, тотчас же как бы весь преобразился.
— Это ты, Аркадий! Наконец-то! Ну, так ты здоров же, здоров
наконец?
Он схватил меня за руки, крепко сжимая их; одним словом, он
был в таком искреннем восхищении, что мне мигом стало ужасно приятно, и я даже
полюбил его.
— К тебе первому!
— Alphonsine! — закричал Ламберт. Та мигом выпрыгнула из-за
ширм.
— Le voilà!
[114]
— C’est lui!
[115]
— воскликнула Альфонсина, всплеснув руками и
вновь распахнув их, бросилась было меня обнимать, но Ламберт меня защитил.
— Но-но-но, тубó! — крикнул он на нее, как на
собачонку. — Видишь, Аркадий: нас сегодня несколько парней сговорились
пообедать у татар. Я уж тебя не выпущу, поезжай с нами. Пообедаем; я этих
тотчас же в шею — и тогда наболтаемся. Да входи, входи! Мы ведь сейчас и
выходим, минутку только постоять…
Я вошел и стал посреди той комнаты, оглядываясь и
припоминая. Ламберт за ширмами наскоро переодевался. Длинный и его товарищ
прошли тоже вслед за нами, несмотря на слова Ламберта. Мы все стояли.
— Mademoiselle Alphonsine, voulez-vous me baiser?
[116]
—
промычал длинный.
— Mademoiselle Alphonsine, — подвинулся было младший,
показывая ей галстучек, но она свирепо накинулась на обоих.
— Ah, le petit vilain!
[117]
— крикнула она младшему, — ne
m’approchez pas, ne me salissez pas, et vous, le grand dadais, je vous flanque
à la porte tous les deux, savez-vous cela!
[118]
Младший, несмотря на то что она презрительно и брезгливо от
него отмахивалась, как бы в самом деле боясь об него запачкаться (чего я никак
не понимал, потому что он был такой хорошенький и оказался так хорошо одет,
когда сбросил шубу), — младший настойчиво стал просить ее повязать своему
длинному другу галстух, а предварительно повязать ему чистые воротнички из
Ламбертовых. Та чуть не кинулась бить их от негодования при таком предложении,
но Ламберт, вслушавшись, крикнул ей из-за ширм, чтоб она не задерживала и
сделала, что просят, «а то не отстанут», прибавил он, и Альфонсина мигом
схватила воротничок и стала повязывать длинному галстух, без малейшей уже
брезгливости. Тот, точно так же как на лестнице, вытянул перед ней шею, пока та
повязывала.
— Mademoiselle Alphonsine, avez-vous vendu votre bologne?
[119]
— спросил он.
— Qu’est que ça, ma bologne?
[120]
Младший объяснил, что «ma bologne» означает болонку.
— Tiens, quel est ce baragouin?
[121]
— Je parle comme une dame russe sur les eaux
minérales,
[122]
— заметил le grand dadais,
[123]
— все еще с протянутой шеей.
— Qu’est que ça qu’une dame russe sur les eaux
minérales et… où est donc votre jolie montre, que Lambert vous a
donné?
[124]
— обратилась она вдруг к младшему.
— Как, опять нет часов? — раздражительно отозвался Ламберт
из-за ширм.
— Проели! — промычал le grand dadais.
— Я их продал за восемь рублей: ведь они — серебряные,
позолоченные, а вы сказали, что золотые. Этакие теперь и в магазине — только
шестнадцать рублей, — ответил младший Ламберту, оправдываясь с неохотой.
