— На какой вопрос?
— Ведь мы никогда не увидимся и — что вам? Скажите мне
правду раз навек, на один вопрос, который никогда не задают умные люди: любили
вы меня хоть когда-нибудь, или я… ошибся?
Она вспыхнула.
— Любила, — проговорила она.
Так я и ждал, что она это скажет — о, правдивая, о,
искренняя, о, честная!
— А теперь? — продолжал он.
— Теперь не люблю.
— И смеетесь?
— Нет, я потому сейчас усмехнулась, нечаянно, потому что я
так и знала, что вы спросите: «А теперь?» А потому улыбнулась… потому что,
когда что угадываешь, то всегда усмехнешься…
Мне было даже странно; я еще никогда не видал ее такою
осторожною, даже почти робкою и так конфузящеюся. Он пожирал ее глазами.
— Я знаю, что вы меня не любите… и — совсем не любите?
— Может быть, совсем не люблю. Я вас не люблю, — прибавила
она твердо и уже не улыбаясь и не краснея. — Да, я любила вас, но недолго. Я
очень скоро вас тогда разлюбила…
— Я знаю, знаю, вы увидали, что тут не то, что вам надо, но…
что же вам надо? Объясните мне это еще раз…
— Разве я это уже когда-нибудь вам объясняла? Что мне надо?
Да я — самая обыкновенная женщина; я — спокойная женщина, я люблю… я люблю
веселых людей.
— Веселых?
— Видите, как я даже не умею говорить с вами. Мне кажется,
если б вы меня могли меньше любить, то я бы вас тогда полюбила, — опять робко
улыбнулась она. Самая полная искренность сверкнула в ее ответе, и неужели она
не могла понять, что ответ ее есть самая окончательная формула их отношений,
все объясняющая и разрешающая. О, как он должен был понять это! Но он смотрел
на нее о и странно улыбался.
— Бьоринг — человек веселый? — продолжал он спрашивать.
— Он не должен вас беспокоить совсем, — ответила она с
некоторою поспешностью. — Я выхожу за него потому только, что мне за ним будет
всего спокойнее. Вся душа моя останется при мне.
— Вы, говорят, опять полюбили общество, свет?
— Не общество. Я знаю, что в нашем обществе такой же
беспорядок, как и везде; но снаружи формы еще красивы, так что, если жить, чтоб
только проходить мимо, то уж лучше тут, чем где-нибудь.
— Я часто стал слышать слово «беспорядок»; вы тогда тоже
испугались моего беспорядка, вериг, идей, глупостей?
— Нет, это было не совсем то…
— Что же? Ради бога, говорите все прямо.
— Ну, я вам скажу это прямо, потому что считаю вас за
величайший ум… Мне всегда казалось в вас что-то смешное.
Выговорив это, она вдруг вспыхнула, как бы сознав, что
сделала чрезвычайную неосторожность.
— Вот за то, что вы мне это сказали, я вам много могу
простить, — странно проговорил он.
— Я не договорила, — заторопилась она, все краснея, — это я
смешна… уж тем, что говорю с вами как дура.
— Нет, вы не смешны, а вы — только развратная, светская
женщина! — побледнел он ужасно. — Я давеча тоже не договорил, когда вас
спрашивал, зачем вы пришли. Хотите, договорю? Тут существует одно письмо, один
документ, и вы ужасно его боитесь, потому что отец ваш, с этим письмом в руках,
может вас проклясть при жизни и законно лишить наследства в завещании. Вы
боитесь этого письма и — вы пришли за этим письмом, — проговорил он, почти весь
дрожа и даже чуть не стуча зубами. Она выслушала его с тоскливым и болезненным
выражением лица.
— Я знаю, что вы можете мне сделать множество неприятностей,
— проговорила она, как бы отмахиваясь от его слов, — но я пришла не столько
затем, чтобы уговорить вас меня не преследовать, сколько, чтоб вас самого
видеть. Я даже очень желала вас встретить уже давно, сама… Но я встретила вас
такого же, как и прежде, — вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и
решительною мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
— А вы надеялись увидеть другого? Это — после письма-то
моего о вашем разврате? Скажите, вы шли сюда без всякого страху?
— Я пришла потому, что вас прежде любила; но, знаете, прошу
вас, не угрожайте мне, пожалуйста, ничем, пока мы теперь вместе, не напоминайте
мне дурных моих мыслей и чувств. Если б вы могли заговорить со мной о
чем-нибудь другом, я бы очень была рада. Пусть угрозы — потом, а теперь бы
другое… Я, право, пришла, чтоб вас минуту видеть и слышать. Ну а если не
можете, то убейте меня прямо, но только не угрожайте и не терзайтесь передо
мною сами, — заключила она, в странном ожидании смотря на него, точно и впрямь
предполагая, что он может убить ее. Он встал опять со стула и, горячим взглядом
смотря на нее, проговорил твердо:
— Вы уйдете отсюда без малейшего оскорбления.
— Ах да, ваше честное слово! — улыбнулась она.
— Нет, не потому только, что дано честное слово в письме, а
потому, что я хочу и буду думать о вас всю ночь…
— Мучить себя?
— Я воображаю вас, когда я один, всегда. Я только и делаю,
что с вами разговариваю. Я ухожу в трущобы и берлоги, и, как контраст, вы
сейчас являетесь предо мною. Но вы всегда смеетесь надо мною, как и теперь… —
он проговорил это как бы вне себя.
— Никогда, никогда не смеялась я над вами! — воскликнула она
проникнутым голосом и как бы с величайшим состраданием, изобразившимся на лице
ее. — Если я пришла, то я из всех сил старалась сделать это так, чтоб вам ни за
что не было обидно, — прибавила она вдруг. — Я пришла сюда, чтоб сказать вам,
что я почти вас люблю… Простите, я, может, не так сказала, — прибавила она
торопливо.
Он засмеялся:
— Зачем вы не умеете притворяться? Зачем вы — такая
простушка, зачем вы — не такая, как все… Ну как сказать человеку, которого
прогоняешь: «почти люблю вас»?
— Я только не умела выразиться, — заторопилась она, — что я
не так сказала; это потому, что я при вас всегда стыдилась и не умела говорить
с первой нашей встречи. А если я не так сказала словами, что «почти вас люблю»,
то ведь в мысли это было почти так — вот потому я и сказала, хотя и люблю я вас
такою… ну, такою общею любовью, которою всех любишь и в которой всегда не
стыдно признаться…
Он молча, не спуская с нее своего горячего взгляда,
прислушивался.
— Я, конечно, вас обижаю, — продолжал он как бы вне себя. —
Это в самом деле, должно быть, то, что называют страстью… Я одно знаю, что я
при вас кончен; без вас тоже. Все равно без вас или при вас, где бы вы ни были,
вы все при мне. Знаю тоже, что я могу вас очень ненавидеть, больше, чем любить…
Впрочем, я давно ни об чем не думаю — мне все равно. Мне жаль только, что я
полюбил такую, как вы…
