— Да? Это — ваш ответ? Ну, пусть я погибну, а старик? Как вы
рассчитываете: ведь он к вечеру сойдет с ума!
— Нет, он сойдет с ума, если я ему покажу письмо дочери, в
котором та советуется с адвокатом о том, как объявить отца сумасшедшим! —
воскликнул я с жаром. — Вот чего он не вынесет. Знайте, что он не верит письму
этому, он мне уже говорил!
Я прилгнул, что он мне говорил; но это было кстати.
— Говорил уже? Так я и думала! В таком случае я погибла; он
о сю пору уж плакал и просился домой.
— Сообщите мне, в чем, собственно, заключается ваш план? —
спросил я настойчиво.
Она покраснела, так сказать, от уязвленной надменности, однако
скрепилась:
— С этим письмом его дочери в руках мы оправданы в глазах
света. Я тотчас же пошлю к князю В—му и к Борису Михайловичу Пелищеву, его
друзьям с детства; оба — почтенные влиятельные в свете лица, и, я знаю это, они
уже два года назад с негодованием отнеслись к некоторым поступкам его
безжалостной и жадной дочери. Они, конечно, помирят его с дочерью, по моей
просьбе, и я сама на том настою; но зато положение дел совершенно изменится.
Кроме того, тогда и родственники мои, Фанариотовы, как я рассчитываю, решатся
поддержать мои права. Но для меня прежде всего его счастие; пусть он поймет
наконец и оценит: кто действительно ему предан? Без сомнения, я всего более
рассчитываю на ваше влияние, Аркадий Макарович: вы так его любите… Да кто его и
любит-то, кроме нас с вами? Он только и говорил что об вас в последние дни; он
тосковал об вас, вы — «молодой его друг»… Само собою, что всю жизнь потом
благодарность моя не будет иметь границ…
Это уж она сулила мне награду — денег, может быть.
Я резко прервал ее:
— Что бы вы ни говорили, я не могу, — произнес я с видом
непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и
объяснить вам мои последние намерения: я передам, в самом непродолжительном
времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из
всего, теперь случившегося, не делать скандала и чтоб она дала заранее слово,
что не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу сделать.
— Это невозможно! — проговорила она, вся покраснев. Одна
мысль о том, что Катерина Николаевна будет ее щадить, привела ее в негодование.
— Я не переменю решения, Анна Андреевна.
— Может быть, перемените.
— Обратитесь к Ламберту!
— Аркадий Макарович, вы не знаете, какие могут выйти
несчастия через ваше упрямство, — проговорила она сурово и ожесточенно.
— Несчастия выйдут — это наверно… у меня кружится голова.
Довольно мне с вами: я решился — и кончено. Только, ради бога, прошу вас — не
приводите ко мне вашего брата.
— Но он именно желает загладить…
— Ничего не надо заглаживать! не нуждаюсь, не хочу, не хочу!
— восклицал я, схватив себя за голову. (О, может быть, я поступил тогда с нею
слишком свысока!) — Скажите, однако, где будет ночевать сегодня князь? Неужели
здесь?
— Он будет ночевать здесь, у вас и с вами.
— К вечеру же я съеду на другую квартиру!
И вслед за этими беспощадными словами я схватил шапку и стал
надевать шубу. Анна Андреевна молча и сурово наблюдала меня. Мне жаль было, —
о, мне жаль было эту гордую девушку! Но я выбежал из квартиры, не оставив ей ни
слова в надежду.
IV
Постараюсь сократить. Решение мое было принято неизменно, и
я прямо отправился к Татьяне Павловне. Увы! могло бы быть предупреждено большое
несчастие, если б я ее застал тогда дома; но, как нарочно, в этот день меня
особенно преследовала неудача. Я, конечно, зашел и к маме, во-первых, чтоб
проведать бедную маму, а во-вторых, рассчитывая почти наверно встретить там
Татьяну Павловну; но и там ее не было; она только что куда-то ушла, а мама
лежала больная, и с ней оставалась одна Лиза. Лиза попросила меня не входить и
не будить мамы: «Всю ночь не спала, мучилась; слава богу, что хоть теперь
заснула». Я обнял Лизу и сказал ей только два слова о том, что принял огромное
и роковое решение и сейчас его исполню. Она выслушала без особого удивления,
как самые обыкновенные слова. О, они все привыкли тогда к моим беспрерывным
«последним решениям» и потом малодушным отменам их. Но теперь — теперь было
дело другое! Я зашел, однако же, в трактир на канаве и посидел там, чтоб
выждать и чтоб уж наверно застать Татьяну Павловну. Впрочем, объясню, зачем мне
так вдруг понадобилась эта женщина. Дело в том, что я хотел ее тотчас послать к
Катерине Николаевне, чтоб попросить ту в ее квартиру и при Татьяне же Павловне
возвратить документ, объяснив все и раз навсегда… Одним словом, я хотел только
должного; я хотел оправдать себя раз навсегда. Порешив с этим пунктом, я
непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут же несколько слов в пользу
Анны Андреевны и, если возможно, взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну
(как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю, там помирить
враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в
этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь
один Версилов и мама. Я не мог сомневаться в успехе: Катерина Николаевна, из
благодарности за возвращение письма, за которое я не спросил бы с нее ничего,
не могла мне отказать в такой просьбе. Увы! Я все еще воображал, что обладаю
документом. О, в каком глупом и недостойном был я положении, сам того не ведая!
Уже сильно смерклось и было уже около четырех часов, когда я
опять наведался к Татьяне Павловне. Марья ответила грубо, что «не приходила». Я
очень припоминаю теперь странный взгляд исподлобья Марьи; но, разумеется, тогда
мне еще ничего не могло зайти в голову. Напротив, меня вдруг кольнула другая
мысль: в досаде и в некотором унынии спускаясь с лестницы от Татьяны Павловны,
я вспомнил бедного князя, простиравшего ко мне давеча руки, — и я вдруг больно
укорил себя за то, что я его бросил, может быть, даже из личной досады. Я с
беспокойством начал представлять себе, что в мое отсутствие могло произойти у
них даже что-нибудь очень нехорошее, и поспешно направился домой. Дома, однако,
произошли лишь следующие обстоятельства.
Анна Андреевна, выйдя давеча от меня во гневе, еще не
потеряла духа. Надобно передать, что она еще с утра посылала к Ламберту, затем
послала к нему еще раз, и так как Ламберта все не оказывалось дома, то послала
наконец своего брата искать его. Бедная, видя мое сопротивление, возложила на
Ламберта и на влияние его на меня свою последнюю надежду. Она ждала Ламберта с
нетерпением и только дивилась, что он, не отходивший от нее и юливший около нее
до сегодня, вдруг ее совсем бросил и сам исчез. Увы! ей и в голову не могло
зайти, что Ламберт, обладая теперь документом, принял уже совсем другие
решения, а потому, конечно, скрывается и даже нарочно от нее прячется.
