— Скажите, князь, — вылетел я вдруг с вопросом, — не
находите вы смешным внутри себя, что я, такой еще «молокосос», хотел вас
вызвать на дуэль, да еще за чужую обиду?
— За обиду отца очень можно обидеться. Нет, не нахожу
смешным.
— А мне так кажется, что это ужасно смешно… на иной взгляд…
то есть, разумеется, не на собственный мой. Тем более что я Долгорукий, а не
Версилов. А если вы говорите мне неправду или чтоб как-нибудь смягчить из
приличий светского лоска, то, стало быть, вы меня и во всем остальном
обманываете?
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, —
не можете же вы не ощущать в себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды,
потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а
от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только
может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного,
за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое
собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
Разговор наш вдруг прервал лакей, который вошел о чем-то
доложить. Завидев его, князь, кажется ожидавший его, встал, не докончив речи, и
быстро подошел к нему, так что тот доложил уже вполголоса, и я, конечно, не
слыхал о чем.
— Извините меня, — обратился ко мне князь, — я через минуту
буду.
И вышел. Я остался один; ходил по комнате и думал. Странно,
он мне и нравился и ужасно не нравился. Было что-то такое, чего бы я и сам не
сумел назвать, но что-то отталкивающее. «Если он ни капли не смеется надо мной,
то, без сомнения, он ужасно прямодушен; но если б он надо мной смеялся, то…
может быть, казался бы мне тогда умнее…» — странно как-то подумал я. Я подошел
к столу и еще раз прочел письмо к Версилову. Завлекшись, даже забыл о времени,
и когда очнулся, то вдруг заметил, что князева минутка, бесспорно, продолжается
уже целую четверть часа. Это меня немножко взволновало; я еще раз прошелся взад
и вперед, наконец взял шляпу и, помню, решился выйти, с тем чтоб, встретив
кого-нибудь, послать за князем, а когда он придет, то прямо проститься с ним,
уверив, что у меня дела и ждать больше не могу. Мне казалось, что так будет
всего приличнее, потому что меня капельку мучила мысль, что он, оставляя меня
так надолго, поступает со мной небрежно.
Обе затворенные двери в эту комнату приходились по обоим
концам одной и той же стены. Забыв, в которую дверь мы вошли, а пуще в
рассеянности, я отворил одну из них, и вдруг, в длинной и узкой комнате, увидел
сидевшую на диване — сестру мою Лизу. Кроме нее, никого не было, и она,
конечно, кого-то ждала. Но не успел я даже удивиться, как вдруг услышал голос
князя, с кем-то громко говорившего и возвращавшегося в кабинет. Я быстро
притворил дверь, и вошедший из другой двери князь ничего не заметил. Помню, он
стал извиняться и что-то проговорил про какую-то Анну Федоровну… Но я был так
смущен и поражен, что ничего почти не разобрал, а пролепетал только, что мне
необходимо домой, затем настойчиво и быстро вышел. Благовоспитанный князь,
конечно, с любопытством должен был смотреть на мои приемы. Он проводил меня в
самую переднюю и все говорил, а я не отвечал и не глядел на него.
IV
Выйдя на улицу, я повернул налево и пошел куда попало. В
голове у меня ничего не вязалось. Шел я тихо и, кажется, прошел очень много,
шагов пятьсот, как вдруг почувствовал, что меня слегка ударили по плечу.
Обернулся и увидел Лизу: она догнала меня и слегка ударила зонтиком. Что-то
ужасно веселое, а на капельку и лукавое, было в ее сияющем взгляде.
— Ну, как я рада, что ты в эту сторону пошел, а то бы я так
тебя сегодня и не встретила! — Она немного задыхалась от скорой ходьбы.
— Как ты задохлась.
— Ужасно бежала, тебя догоняла.
— Лиза, ведь это тебя я сейчас встретил?
— Где это?
— У князя… у князя Сокольского…
— Нет, не меня, нет, меня ты не встретил…
Я замолчал, и мы прошли шагов десять. Лиза страшно
расхохоталась:
— Меня, меня, конечно меня! Послушай, ведь ты же меня сам
видел, ведь ты же мне глядел в глаза, и я тебе глядела в глаза, так как же ты
спрашиваешь, меня ли ты встретил? Ну характер! А знаешь, я ужасно хотела
рассмеяться, когда ты там мне в глаза глядел, ты ужасно смешно глядел.
Она хохотала ужасно. Я почувствовал, как вся тоска сразу
оставила мое сердце.
— Да как же, скажи, ты там очутилась?
— У Анны Федоровны.
— У какой Анны Федоровны?
— У Столбеевой. Когда мы в Луге жили, я у ней по целым дням
сиживала; она и маму у себя принимала и к нам даже ходила. А она ни к кому
почти там не ходила. Андрею Петровичу она дальняя родственница, и князьям
Сокольским родственница: она князю какая-то бабушка.
— Так она у князя живет?
— Нет, князь у ней живет.
— Так чья же квартира?
— Ее квартира, вся квартира ее уже целый год. Князь только
что приехал, у ней и остановился. Да и она сама всего только четыре дня в
Петербурге.
— Ну… знаешь что, Лиза, бог с ней с квартирой, и с ней
самой…
— Нет, она прекрасная…
— И пусть, и книги ей в руки. Мы сами прекрасные! Смотри,
какой день, смотри, как хорошо! Какая ты сегодня красавица, Лиза. А впрочем, ты
ужасный ребенок.
— Аркадий, скажи, та девушка-то, вчерашняя-то.
— Ах, как жаль, Лиза, ах, как жаль!
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы
идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь
бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе
виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я
боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я темноты, то ли дело такое солнце!
Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
— Еще мало, Лиза, мало знаю.
— Ах, какое это существо; ты ее должен, должен узнать! Ее
нужно особенно понимать…
— Да ведь вот же и тебя не знал, а ведь знаю же теперь всю.
Всю в одну минуту узнал. Ты, Лиза, хоть и боишься смерти, а, должно быть,
гордая, смелая, мужественная. Лучше меня, гораздо лучше меня! Я тебя ужасно
люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда надо, смерть, а пока жить, жить! О
той несчастной пожалеем, а жизнь все-таки благословим, так ли? Так ли? У меня
есть «идея», Лиза. Лиза, ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
— Как не знать! Мы уже с мамой целовались.
— Ты не знаешь души моей, Лиза, ты не знаешь, что значил для
меня человек этот…
