Стебельков жил совершенным особняком, и жил зажиточно:
квартира из четырех прекрасных комнат, хорошая мебель, мужская и женская
прислуга и какая-то экономка, довольно, впрочем, пожилая. Я вошел в гневе.
— Послушайте, батюшка, — начал я еще из дверей, — что
значит, во-первых, эта записка? Я не допускаю переписки между мною и вами. И
почему вы не объявили то, что вам надо, давеча прямо у князя: я был к вашим
услугам.
— А вы зачем давеча тоже молчали и не спросили? — раздвинул
он рот в самодовольнейшую улыбку.
— Потому что не я к вам имею надобность, а вы ко мне имеете
надобность, — крикнул я, вдруг разгорячившись.
— А зачем же вы ко мне прибыли, коли так? — чуть не
подскочил он на месте от удовольствия. Я мигом повернулся и хотел было выйти,
но он ухватил меня за плечо.
— Нет, нет, я шутил. Дело важное; сами увидите.
Я сел. Признаюсь, мне было любопытно. Мы уселись у края
большого письменного стола, один против другого. Он хитро улыбнулся и поднял
было палец.
— Пожалуйста, без ваших хитростей и без пальцев, и главное —
без всяких аллегорий, а прямо к делу, не то я сейчас уйду! — крикнул я опять в
гневе.
— Вы… горды! — произнес он с каким-то глупым укором,
качнувшись ко мне в креслах и подняв кверху все свои морщины на лбу своем.
— Так и надо с вами!
— Вы… у князя брали сегодня деньги, триста рублей; у меня
есть деньги. Мои деньги лучше.
— Откуда вы знаете, что я брал? — ужасно удивился я. —
Неужто ж он про это вам сам сказал?
— Он мне сказал; не беспокойтесь, так, мимо речи, к слову
вышло, к одному только слову, не нарочно. Он мне сказал. А можно было у него не
брать. Так или не так?
— Но вы, я слышал, дерете проценты невыносимые.
— У меня Mont de piété, a я не деру. Я для
приятелей только держу, а другим не даю. Для других Mont de
piété…
— Этот Mont de piété был самая обыкновенная
ссуда денег под залоги, на чье-то имя, в другой квартире, и процветавшее.
— А приятелям я большие суммы даю.
— Что ж, князь вам разве такой приятель?
— При-я-тель; но… он задает турусы.
[52]
А он не смеет задавать
турусы.
— Что ж, он так у вас в руках? Много должен?
— Он… много должен.
— Он вам заплатит; у него наследство…
— Это — не его наследство; он деньги должен и еще другое
должен. Мало наследства. Я вам дам без процентов.
— Тоже как «приятелю»? Чем же это я заслужил? — засмеялся я.
— Вы заслужите. — Он опять рванулся ко мне всем корпусом и
поднял было палец.
— Стебельков! без пальцев, иначе уйду.
— Слушайте… он может жениться на Анне Андреевне! — И он
адски прищурил свой левый глаз.
— Послушайте, Стебельков, разговор принимает до того
скандальный характер… Как вы смеете упоминать имя Анны Андреевны?
— Не сердитесь.
— Я только скрепя сердце слушаю, потому что ясно вижу
какую-то тут проделку и хочу узнать… Но я могу не выдержать, Стебельков!
— Не сердитесь, не гордитесь. Немножко не гордитесь и
выслушайте; а потом опять гордитесь. Про Анну Андреевну ведь знаете? Про то,
что князь может жениться… ведь знаете?
— Об этой идее я, конечно, слышал, и знаю все; но я никогда
не говорил с князем об этой идее. Я знаю только, что эта идея родилась в уме
старого князя Сокольского, который и теперь болен; но я никогда ничего не
говорил и в том не участвовал. Объявляя вам об этом единственно для объяснения,
позволю вас спросить, во-первых: для чего вы-то со мной об этом заговорили? А
во-вторых, неужели князь с вами о таких вещах говорит?
— Не он со мной говорит; он не хочет со мной говорить, а я с
ним говорю, а он не хочет слушать. Давеча кричал.
— Еще бы! Я одобряю его.
— Старичок, князь Сокольский, за Анной Андреевной много
даст; она угодила. Тогда жених князь Сокольский мне все деньги отдаст. И
неденежный долг тоже отдаст. Наверно отдаст! А теперь ему нечем отдать.
— Я-то, я-то зачем вам нужен?
— Для главного вопроса: вы знакомы; вы везде там знакомы. Вы
можете все узнать.
— Ах, черт… что узнать?
— Хочет ли князь, хочет ли Анна Андреевна, хочет ли старый
князь. Узнать наверно.
— И вы смеете мне предлагать быть вашим шпионом, и это — за
деньги! — вскочил я в негодовании.
— Не гордитесь, не гордитесь. Еще только немножко не
гордитесь, минут пять всего. — Он опять посадил меня. Он видимо не боялся моих
жестов и возгласов; но я решился дослушать.
— Мне нужно скоро узнать, скоро узнать, потому… потому,
может, скоро будет и поздно. Видели, как давеча он пилюлю съел, когда офицер
про барона с Ахмаковой заговорил?
Я решительно унижался, что слушал долее, но любопытство мое
было непобедимо завлечено.
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно.
— Если я здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам
отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то
подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь князь на Катерину Николаевну?
— Никаких, но он бесится.
— Это неправда!
— Бесится. Теперь, стало быть, Ахмакова — пас. Он тут плиэ
[53]
проиграл. Теперь у него одна Анна Андреевна. Я вам две тысячи дам… без
процентов и без векселя.
Выговорив это, он решительно и важно откинулся на спинку
стула и выпучил на меня глаза. Я тоже глядел во все глаза.
— На вас платье с Большой Миллионной; надо денег, надо
деньги; у меня деньги лучше, чем у него. Я больше, чем две тысячи, дам…
— Да за что? За что, черт возьми?
Я топнул ногой. Он нагнулся ко мне и проговорил
выразительно:
— За то, чтоб вы не мешали.
— Да я и без того не касаюсь, — крикнул я.
— Я знаю, что вы молчите; это хорошо.
— Я не нуждаюсь в вашем одобрении. Я очень желаю этого сам с
моей стороны, но считаю это не моим делом, и что мне это даже неприлично.
