— Послушайте… знаете, что это он ужасно метко сказал, —
вскричал я, — наверно, это не он, а вы сказали ему?
— Почему же? Нет, это он.
— Ну, а если эта красавица обратит на него внимание,
несмотря на то что он так ничтожен, стоит в углу и злится, потому что
«маленький», и вдруг предпочтет его всей толпе окружающих ее обожателей, что
тогда? — спросил я вдруг с самым смелым и вызывающим видом. Сердце мое
застучало.
— Тогда ты тут так и пропадешь перед нею, — рассмеялась
Лиза.
— Пропаду? — вскричал я. — Нет, я не пропаду. Кажется, не
пропаду. Если женщина станет поперек моей дороги, то она должна идти за мной.
Мою дорогу не прерывают безнаказанно…
Лиза как-то говорила мне раз, мельком, вспоминая уже долго
спустя, что я произнес тогда эту фразу ужасно странно, серьезно и как бы вдруг
задумавшись; но в то же время «так смешно, что не было возможности выдержать»;
действительно, Анна Андреевна опять рассмеялась.
— Смейтесь, смейтесь надо мною! — воскликнул я в упоении,
потому что весь этот разговор и направление его мне ужасно нравились, — от вас
мне это только удовольствие. Я люблю ваш смех, Анна Андреевна! У вас есть
черта: вы молчите и вдруг рассмеетесь, в один миг, так что за миг даже и не
угадать по лицу. Я знал в Москве одну даму, отдаленно, я смотрел из угла: она
была почти так же прекрасна собою, как вы, но она не умела так же смеяться, и
лицо ее, такое же привлекательное, как у вас, — теряло привлекательность; у вас
же ужасно привлекает… именно этою способностью… Я вам давно хотел высказать.
Когда я выговорил про даму, что «она была прекрасна собою,
как вы», то я тут схитрил: я сделал вид, что у меня вырвалось нечаянно, так что
как будто я и не заметил; я очень знал, что такая «вырвавшаяся» похвала
оценится выше женщиной, чем какой угодно вылощенный комплимент. И как ни
покраснела Анна Андреевна, а я знал, что ей это приятно. Да и даму эту я
выдумал: никакой я не знал в Москве; я только чтоб похвалить Анну Андреевну и
сделать ей удовольствие.
— Вправду можно подумать, — прелестно усмехнулась она, — что
вы в последние дни находились под влиянием какой-нибудь прекрасной женщины.
Я как будто летел куда-то… Мне даже хотелось бы им
что-нибудь открыть… но удержался.
— А кстати, как недавно еще вы выражались о Катерине
Николавне совсем враждебно.
— Если я выражался как-нибудь дурно, — засверкал я глазами,
— то виною тому была монстрюозная клевета на нее, что она — враг Андрею
Петровичу; клевета и на него в том, что будто он любил ее, делал ей предложение
и подобные нелепости. Эта идея так же чудовищна, как и другая клевета на нее
же, что она, будто бы еще при жизни мужа, обещала князю Сергею Петровичу выйти
за него, когда овдовеет, а потом не сдержала слова. Но я знаю из первых рук,
что все это не так, а была лишь шутка. Я из первых рук знаю. Раз там, за
границей, в одну шутливую минуту, она действительно сказала князю: «может
быть», в будущем; но что же это могло означать, кроме лишь легкого слова? Я
слишком знаю, что князь, с своей стороны, никакой цены не может придавать
такому обещанию, да и не намерен он вовсе, — прибавил я, спохватившись. — У
него, кажется, совсем другие идеи, — ввернул я хитро. — Давеча у него Нащокин
говорил, что будто бы Катерина Николавна замуж выходит за барона Бьоринга: поверьте,
что он перенес это известие как нельзя лучше, будьте уверены.
— У него был Нащокин? — вдруг, веско и как бы удивившись,
спросила Анна Андреевна.
— О да; кажется, это из таких порядочных людей…
— И Нащокин говорил с ним об этой свадьбе с Бьорингом? —
очень заинтересовалась вдруг Анна Андреевна.
— Не о свадьбе, а так, о возможности, как слух; он говорил,
что в свете будто бы такой слух; что до меня, я уверен, что вздор.
Анна Андреевна подумала и наклонилась к своему шитью.
— Я князя Сергея Петровича люблю, — прибавил я вдруг с
жаром. — У него есть свои недостатки, бесспорно, я вам говорил уже, именно
некоторая одноидейность… но и недостатки его свидетельствуют тоже о благородной
душе, не правда ли? Мы с ним, например, сегодня чуть не поссорились за одну
идею: его убеждение, что если говоришь о благородстве, то будь сам благороден,
не то все, что ты скажешь, — ложь. Ну, логично ли это? А между тем это же
свидетельствует и о высоких требованиях чести в душе его, долга,
справедливости, не правда ли?.. Ах, боже мой, который это час? — вдруг вскричал
я, нечаянно взглянув на циферблат часов на камине.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув
на часы. Все время, пока я говорил о князе, она слушала меня потупившись, с
какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его.
Лиза слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась в
разговор.
Я вскочил как обожженный.
— Вы куда-нибудь опоздали?
— Да… нет… впрочем, опоздал, но я сейчас. Одно только слово,
Анна Андреевна, — начал я в волнении, — я не могу не высказать вам сегодня! Я
хочу вам признаться, что я уже несколько раз благословлял вашу доброту и ту
деликатность, с которою вы пригласили меня бывать у вас… На меня знакомство с
вами имело самое сильное впечатление. В вашей комнате я как бы очищаюсь душой и
выхожу от вас лучшим, чем я есть. Это верно. Когда я сижу с вами рядом, то не
только не могу говорить о дурном, но и мыслей дурных иметь не могу; они
исчезают при вас, и, вспоминая мельком о чем-нибудь дурном подле вас, я тотчас
же стыжусь этого дурного, робею и краснею в душе. И знаете, мне особенно было
приятно встретить у вас сегодня сестру мою… Это свидетельствует о таком вашем
благородстве… о таком прекрасном отношении… Одним словом, вы высказали что-то
такое братское, если уж позволите разбить этот лед, что я…
Пока я говорил, она подымалась с места и все более и более
краснела; но вдруг как бы испугалась чего-то, какой-то черты, которую не надо
бы перескакивать, и быстро перебила меня:
— Поверьте, что я сумею оценить всем сердцем ваши чувства… Я
их и без слов поняла… и уже давно…
Она приостановилась в смущении, пожимая мне руку. Вдруг Лиза
незаметно дернула меня за рукав. Я простился и вышел; но в другой же комнате
догнала меня Лиза.
IV
— Лиза, зачем ты меня дернула за рукав? — спросил я.
— Она — скверная, она хитрая, она не стоит… Она тебя держит,
чтоб от тебя выведать, — быстрым злобным шепотом прошептала она. Никогда еще я
не видывал у ней такого лица.
— Лиза, бог с тобой, она — такая прелестная девушка!
— Ну, так я — скверная.
— Что с тобой?
— Я очень дурная. Она, может быть, самая прелестная девушка,
а я дурная. Довольно, оставь. Слушай: мама просит тебя о том, «чего сама
сказать не смеет», так и сказала. Голубчик Аркадий! перестань играть, милый,
молю тебя… мама тоже…
