Тут я рассказал ему весь мой визит до чрезвычайной
подробности. Он все выслушал молча; о возможности сватовства князя к Анне
Андреевне не промолвил ни слова; на восторженные похвалы мои Анне Андреевне
промямлил опять, что «она — милая».
— Я ее чрезвычайно успел удивить сегодня, сообщив ей самую
свежеиспеченную светскую новость о том, что Катерина Николаевна Ахмакова
выходит за барона Бьоринга, — сказал я вдруг, как будто вдруг что-то сорвалось
у меня.
— Да? Представь же себе, она мне эту самую «новость»
сообщила еще давеча, раньше полудня, то есть гораздо раньше, чем ты мог удивить
ее.
— Что вы? — так и остановился я на месте, — а откуда ж она
узнать могла? А впрочем, что ж я? разумеется, она могла узнать раньше моего, но
ведь представьте себе: она выслушала от меня, как совершенную новость! Впрочем…
впрочем, что ж я? да здравствует широкость! Надо широко допускать характеры,
так ли? Я бы, например, тотчас все разболтал, а она запрет в табакерку… И
пусть, и пусть, тем не менее она — прелестнейшее существо и превосходнейший
характер!
— О, без сомнения, каждый по-своему! И что оригинальнее
всего: эти превосходные характеры умеют иногда чрезвычайно своеобразно
озадачивать; вообрази, Анна Андреевна вдруг огорошивает меня сегодня вопросом:
«Люблю ли я Катерину Николаевну Ахмакову или нет?»
— Какой дикий и невероятный вопрос! — вскричал я, опять
ошеломленный. У меня даже замутилось в глазах. Никогда еще я не заговаривал с
ним об этой теме, и — вот он сам…
— Чем же она формулировала?
— Ничем, мой друг, совершенно ничем; табакерка заперлась тотчас
же и еще пуще, и, главное, заметь, ни я не допускал никогда даже возможности
подобных со мной разговоров, ни она… Впрочем, ты сам говоришь, что ее знаешь, а
потому можешь представить, как к ней идет подобный вопрос… Уж не знаешь ли ты
чего?
— Я так же озадачен, как и вы. Любопытство какое-нибудь,
может быть, шутка?
— О, напротив, самый серьезный вопрос, и не вопрос, а почти,
так сказать, запрос, и очевидно для самых чрезвычайных и категорических причин.
Не будешь ли у ней? Не узнаешь ли чего? Я бы тебя даже просил, видишь ли…
— Но возможность, главное — возможность только предположить
вашу любовь к Катерине Николаевне! Простите, я все еще не выхожу из
остолбенения. Я никогда, никогда не дозволял себе говорить с вами на эту или на
подобную тему…
— И благоразумно делал, мой милый.
— Ваши бывшие интриги и ваши сношения — уж конечно, эта тема
между нами неприлична, и даже было бы глупо с моей стороны; но я, именно за
последнее время, за последние дни, несколько раз восклицал про себя: что, если
б вы любили хоть когда-нибудь эту женщину, хоть минутку? — о, никогда бы вы не
сделали такой страшной ошибки на ее счет в вашем мнении о ней, как та, которая
потом вышла! О том, что вышло, — про то я знаю: о вашей обоюдной вражде и о
вашем отвращении, так сказать, обоюдном друг от друга я знаю, слышал, слишком
слышал, еще в Москве слышал; но ведь именно тут прежде всего выпрыгивает наружу
факт ожесточенного отвращения, ожесточенность неприязни, именно нелюбви, а Анна
Андреевна вдруг задает вам: «Любите ли?» Неужели она так плохо
рансеньирована?
[60]
Дикое что-то! Она смеялась, уверяю вас, смеялась!
— Но я замечаю, мой милый, — послышалось вдруг что-то
нервное и задушевное в его голосе, до сердца проницающее, что ужасно редко
бывало с ним, — я замечаю, что ты и сам слишком горячо говоришь об этом. Ты
сказал сейчас, что ездишь к женщинам… мне, конечно, тебя расспрашивать как-то…
на эту тему, как ты выразился… Но и «эта женщина» не состоит ли тоже в списке
недавних друзей твоих?
— Эта женщина… — задрожал вдруг мой голос, — слушайте,
Андрей Петрович, слушайте: эта женщина есть то, что вы давеча у этого князя
говорили про «живую жизнь», — помните? Вы говорили, что эта «живая жизнь» есть
нечто до того прямое и простое, до того прямо на вас смотрящее, что именно
из-за этой-то прямоты и ясности и невозможно поверить, чтоб это было именно то
самое, чего мы всю жизнь с таким трудом ищем… Ну вот, с таким взглядом вы
встретили и женщину-идеал и в совершенстве, в идеале признали — «все пороки»!
Вот вам!
Читатель может судить, в каком я был исступлении.
— «Все пороки»! Ого! Эту фразу я знаю! — воскликнул
Версилов. — И если уж до того дошло, что тебе сообщена такая фраза, то уж не
поздравить ли тебя с чем? Это означает такую интимность между вами, что, может
быть, придется даже похвалить тебя за скромность и тайну, к которой способен
редкий молодой человек…
В его голосе сверкал милый, дружественный, ласкающий смех…
что-то вызывающее и милое было в его словах, в его светлом лице, насколько я
мог заметить ночью. Он был в удивительном возбуждении. Я весь засверкал
поневоле.
— Скромность, тайна! О нет, нет! — восклицал я, краснея и в
то же время сжимая его руку, которую как-то успел схватить и, не замечая того,
не выпускал ее. — Нет, ни за что!.. Одним словом, меня поздравлять не с чем, и
тут никогда, никогда не может ничего случиться, — задыхался я и летел, и мне
так хотелось лететь, мне так было это приятно, — знаете… ну уж пусть будет так
однажды, один маленький разочек! Видите, голубчик, славный мой папа, — вы
позволите мне вас назвать папой, — не только отцу с сыном, но и всякому нельзя
говорить с третьим лицом о своих отношениях к женщине, даже самых чистейших!
Даже чем чище, тем тут больше должно положить запрету! Это претит, это грубо,
одним словом — конфидент
[61]
невозможен! Но ведь если нет ничего, ничего
совершенно, то ведь тогда можно говорить, можно?
— Как сердце велит.
— Нескромный, очень нескромный вопрос: ведь вы, в вашу
жизнь, знавали женщин, имели связи?.. Я вообще, вообще, я не в частности! —
краснел я и захлебывался от восторга.
— Положим, бывали грехи.
— Так вот что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный
человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в
сторону: «Я завтра в три часа буду там-то»… ну, положим, у Татьяны Павловны, —
сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я
даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
— И вот, завтра я в три часа у Татьяны Павловны, вхожу и
рассуждаю так: «Отворит кухарка, — вы знаете ее кухарку? — я и спрошу первым
словом: дома Татьяна Павловна? И если кухарка скажет, что нет дома Татьяны
Павловны, а что ее какая-то гостья сидит и ждет», — что я тогда должен
заключить, скажите, если вы… Одним словом, если вы…
— Просто-запросто, что тебе назначено было свидание. Но,
стало быть, это было? И было сегодня? Да?
