К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить
на полной свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по
городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки, с настоятельною и
«убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для
«самоважнейших дел, и сами увидите, что за делом». Обдумав, я решил поступить,
судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал
Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не
приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и
Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком, и
мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как
раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.
— Я так и думал, что ты сюда придешь, — странно улыбнувшись
и странно посмотрев на меня, сказал он. Улыбка его была недобрая, и такой я уже
давно не видал на его лице.
Я присел к столику и рассказал ему сначала все фактами о
князе и о Лизе и о вчерашней сцене моей у князя после рулетки; не забыл и о
выигрыше на рулетке. Он выслушал очень внимательно и переспросил о решении
князя жениться на Лизе.
— Pauvre enfant,
[68]
может быть, она ничего тем не выиграет.
Но, вероятно, не состоится… хотя он способен…
— Скажите мне как другу: ведь вы это знали, предчувствовали?
— Друг мой, что я тут мог? Все это — дело чувства и чужой
совести, хотя бы и со стороны этой бедненькой девочки. Повторю тебе: я
достаточно в óно время вскакивал в совесть других — самый неудобный
маневр! В несчастье помочь не откажусь, насколько сил хватит и если сам
разберу. А ты, мой милый, ты таки все время ничего и не подозревал?
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли
вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя,
что я в то же время беру у князя деньги, — как могли вы говорить со мной,
сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать
за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все
и беру у князя за сестру деньги зазнамо!
— Опять-таки — дело совести, — усмехнулся он. — И почему ты
знаешь, — с каким-то загадочным чувством внятно прибавил он, — почему ты
знаешь, не боялся ли и я, как ты вчера при другом случае, свой «идеал» потерять
и, вместо моего пылкого и честного мальчика, негодяя встретить? Опасаясь,
отдалял минуту. Почему не предположить во мне, вместо лености или коварства,
чего-нибудь более невинного, ну, хоть глупого, но поблагороднее. Que diable!
[69]
я слишком часто бываю глуп и без благородства. Что бы пользы мне в тебе, если б
у тебя уж такие наклонности были? Уговаривать и исправлять в таких случаях
низко; ты бы потерял в моих глазах всякую цену, хотя бы и исправленный…
— А Лизу жалеете, жалеете?
— Очень жалею, мой милый. С чего ты взял, что я так
бесчувствен? Напротив, постараюсь всеми силами… Ну, а ты как, как твои дела?
— Оставим мои дела; у меня теперь нет моих дел. Слушайте,
почему вы сомневаетесь, что он женится? Он вчера был у Анны Андреевны и
положительно отказался… ну, то есть от той глупой мысли… вот что зародилась у
князя Николая Ивановича, — сосватать их. Он отказался положительно.
— Да? Когда же это было? И от кого ты именно слышал? — с
любопытством осведомился он. Я рассказал все, что знал.
— Гм… — произнес он раздумчиво и как бы соображая про себя,
— стало быть, это происходило ровно за какой-нибудь час… до одного другого
объяснения. Гм… ну да, конечно, подобное объяснение могло у них произойти… хотя
мне, однако, известно, что там до сих пор ничего никогда не было сказано или
сделано ни с той, ни с другой стороны… Да, конечно, достаточно двух слов, чтоб
объясниться. Но вот что, — странно усмехнулся он вдруг, — я тебя, конечно,
заинтересую сейчас одним чрезвычайным даже известием: если б твой князь и
сделал вчера свое предложение Анне Андреевне (чего я, подозревая о Лизе, всеми
бы силами моими не допустил, entre nous soit dit
[70]
), то Анна Андреевна наверно
и во всяком случае ему тотчас бы отказала. Ты, кажется, очень любишь Анну
Андреевну, уважаешь и ценишь ее? Это очень мило с твоей стороны, а потому,
вероятно, и порадуешься за нее: она, мой милый, выходит замуж, и, судя по ее
характеру, кажется, выйдет наверно, а я — ну, я, уж конечно, благословлю.
— Замуж выходит? За кого же? — вскричал я, ужасно
удивленный.
— А угадай. Мучить не буду: за князя Николая Ивановича, за
твоего милого старичка.
Я глядел во все глаза.
— Должно быть, она давно эту идею питала и, уж конечно,
художественно обработала ее со всех сторон, — лениво и раздельно продолжал он.
— Я полагаю, это произошло ровно час спустя после посещения «князя Сережи».
(Вот ведь некстати-то расскакался!) Она просто пришла к князю Николаю Ивановичу
и сделала ему предложение.
— Как «сделала ему предложение»? То есть он сделал ей
предложение?
— Ну где ему! Она, она сама. То-то и есть, что он в полном
восторге. Он, говорят, теперь все сидит и удивляется, как это ему самому не
пришло в голову. Я слышал, он даже прихворнул… тоже от восторга, должно быть.
— Послушайте, вы так насмешливо говорите… Я почти не могу
поверить. Да и как она могла предложить? что она сказала?
— Будь уверен, мой друг, что я искренно радуюсь, — ответил
он, вдруг приняв удивительно серьезную мину, — он стар, конечно, но жениться
может, по всем законам и обычаям, а она — тут опять-таки дело чужой совести,
то, что уже я тебе повторял, мой друг. Впрочем, она слишком компетентна, чтоб
иметь свой взгляд и свое решение. А собственно о подробностях и какими словами
она выражалась, то не сумею тебе передать, мой друг. Но уж конечно, она-то
сумела, да так, может быть, как мы с тобою и не придумали бы. Лучше всего во
всем этом то, что тут никакого скандала, все très comme il faut
[71]
в
глазах света. Конечно, слишком ясно, что она захотела себе положения в свете,
но ведь она же и стоит того. Все это, друг мой, — совершенно светская вещь. А
предложила она, должно быть, великолепно и изящно. Это — строгий тип, мой друг,
девушка-монашенка, как ты ее раз определил; «спокойная девица», как я ее давно
уже называю. Она ведь — почти что его воспитанница, ты знаешь, и уже не раз
видела его доброту к себе. Она уверяла меня уже давно, что его «так уважает и
так ценит, так жалеет и симпатизирует ему», ну и все прочее, так что я даже
отчасти был подготовлен. Мне о всем этом сообщил сегодня утром, от ее лица и по
ее просьбе, сын мой, а ее брат Андрей Андреевич, с которым ты, кажется,
незнаком и с которым я вижусь аккуратно раз в полгода. Он почтительно
апробует
[72]
шаг ее.
