— Нет, мой друг, я сказал, что я в стороне… То есть я дал
полное согласие. И будь уверен, мой милый мальчик, что я тебя слишком люблю. Но
Катерина Николаевна слишком, слишком настоятельно потребовала… А, да вот!
В эту минуту вдруг показалась в дверях Катерина Николаевна.
Она была одета как для выезда и, как и прежде это бывало, зашла к отцу
поцеловать его. Увидя меня, она остановилась, смутилась, быстро повернулась и
вышла.
— Voilà!
[79]
— вскричал пораженный и ужасно
взволнованный князь.
— Это недоразумение! — вскричал я, — это какая-то одна
минута… Я… я сейчас к вам, князь!
И я выбежал вслед за Катериной Николаевной.
Затем все, что последовало, совершилось так быстро, что я не
только не мог сообразиться, но даже и чуть-чуть приготовиться, как вести себя.
Если б я мог приготовиться, я бы, конечно, вел себя иначе! Но я потерялся как
маленький мальчик. Я было бросился в ее комнаты, но лакей на дороге сказал мне,
что Катерина Николаевна уже вышла и садится в карету. Я бросился сломя голову
на парадную лестницу. Катерина Николаевна сходила вниз, в своей шубе, и рядом с
ней шел или, лучше сказать, вел ее высокий стройный офицер, в форме, без
шинели, с саблей; шинель нес за ним лакей. Это был барон, полковник, лет
тридцати пяти, щеголеватый тип офицера, сухощавый, с немного слишком
продолговатым лицом, с рыжеватыми усами и даже ресницами. Лицо его было хоть и
совсем некрасиво, но с резкой и вызывающей физиономией. Я описываю наскоро, как
заметил в ту минуту. Перед тем же я его никогда не видал. Я бежал за ними по
лестнице без шляпы и без шубы. Катерина Николаевна меня заметила первая и
быстро прошептала ему что-то. Он повернул было голову, но тотчас же кивнул
слуге и швейцару. Слуга шагнул было ко мне у самой уже выходной двери, но я
отвел его рукой и выскочил вслед за ними на крыльцо. Бьоринг усаживал Катерину
Николавну в карету.
— Катерина Николавна! Катерина Николавна! — восклицал я
бессмысленно (как дурак! Как дурак! О, я все припоминаю, я был без шляпы!).
Бьоринг свирепо повернулся было опять к слуге и что-то
крикнул ему громко, одно или два слова, я не разобрал. Я почувствовал, что
кто-то схватил было меня за локоть. В эту минуту карета тронулась; я крикнул
было опять и бросился за каретой. Катерина Николавна, я видел это, выглядывала
в окно кареты и, кажется, была в большом беспокойстве. Но в быстром движении
моем, когда я бросился, я вдруг сильно толкнул, совсем о том не думая, Бьоринга
и, кажется, очень больно наступил ему на ногу. Он слегка вскрикнул, скрежетнул
зубами и, сильною рукою схватив меня за плечо, злобно оттолкнул, так что я
отлетел шага на три. В это мгновение ему подали шинель, он накинул, сел в сани
и из саней еще раз грозно крикнул, указывая на меня лакеям и швейцару. Тут они
меня схватили и удержали: один слуга набросил на меня шубу, другой подал шляпу,
и — я уж не помню, что они тут говорили; они что-то говорили, а я стоял и их
слушал, ничего не понимая. Но вдруг бросил их и побежал.
III
Ничего не разбирая и наталкиваясь на народ, добежал я
наконец до квартиры Татьяны Павловны, даже не догадавшись нанять дорогой
извозчика. Бьоринг оттолкнул меня при ней! Конечно, я отдавил ему ногу, и он
инстинктивно оттолкнул меня как человек, которому наступили на мозоль (а может,
я и впрямь раздавил ему мозоль!). Но она видела, и видела, что меня хватают
слуги, и это все при ней, при ней! Когда я вбежал к Татьяне Павловне, то в
первую минуту не мог ничего говорить и нижняя челюсть моя тряслась как в
лихорадке. Да я и был в лихорадке и сверх того плакал… О, я был так оскорблен!
— А! Что? Вытолкали? И поделом, и поделом! — проговорила
Татьяна Павловна; я молча опустился на диван и глядел на нее.
— Да что с ним? — оглядела она меня пристально. — На, выпей
стакан, выпей воду, выпей! Говори, что ты еще там накуролесил?
Я пробормотал, что меня выгнали, а Бьоринг толкнул на улице.
— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти,
полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо
мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это
была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно
воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной,
нелепой, разбойнической записки, слово в слово:
«Милостивая государыня,
Катерина Николаевна,
Как вы ни развратны, по природе вашей и по искусству вашему,
но все же я думал, что вы сдержите ваши страсти и не посягнете по крайней мере
на детей. Но вы и этого не устыдились. Уведомляю вас, что известный вам
документ наверно не сожжен на свечке и никогда не был у Крафта, так что вы
ничего тут не выиграете. А потому и не развращайте напрасно юношу. Пощадите
его, он еще несовершеннолетний, почти мальчик, не развит и умственно и
физически, что ж вам в нем проку? Я беру в нем участие, а потому и рискнул
написать вам, хоть и не надеюсь на успех. Честь имею предупредить, что копию с
сего одновременно посылаю к барону Бьорингу.
А. Версилов».
Я бледнел, читая, но потом вдруг вспыхнул, и губы мои
затряслись от негодования.
— Это он про меня! Это про то, что я открыл ему третьего
дня! — вскричал я в ярости.
— То-то и есть, что открыл! — вырвала у меня записку Татьяна
Павловна.
— Но… я не то, совсем не то говорил! О боже, что она может
обо мне теперь подумать! Но ведь это сумасшедший? Ведь он сумасшедший… Я вчера
его видел. Когда письмо было послано?
— Вчера днем послано, вечером пришло, а сегодня она мне
передала лично.
— Но я его видел вчера сам, он сумасшедший! Так не мог
написать Версилов, это писал сумасшедший! Кто может написать так женщине?
— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от
ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты
еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так
что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на
Николаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли
тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его
дразнить? Похвалиться вздумал?
— Но какая же ненависть! Какая ненависть! — хлопнул я себя
по голове рукой, — и за что, за что? К женщине! Что она ему такое сделала? Что
такое у них за сношения были, что такие письма можно писать?
— Не-на-висть! — с яростной насмешкой передразнила меня
Татьяна Павловна.
Кровь ударила мне опять в лицо: я вдруг как бы что-то понял
совсем уже новое; я глядел на нее вопросительно изо всех сил.
— Убирайся ты от меня! — взвизгнула она, быстро отвернувшись
и махнув на меня рукой. — Довольно я с вами со всеми возилась! Полно теперь!
Хоть провалитесь вы все сквозь землю!.. Только твою мать одну еще жалко…
