Я, разумеется, побежал к Версилову. Но такое коварство!
такое коварство!
IV
Версилов был не один. Объясню заранее: отослав вчера такое
письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только бог знает зачем)
послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение
дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и
принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я
узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх, «в
гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и
выметены. И действительно, в два часа пополудни пожаловал к нему один барон Р.,
полковник, военный, господин лет сорока, немецкого происхождения, высокий,
сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как и Бьоринг,
и немного только плешивый. Это был один из тех баронов Р., которых очень много
в русской военной службе, все людей с сильнейшим баронским гонором, совершенно
без состояния, живущих одним жалованьем и чрезвычайных служак и фрунтовиков. Я
не застал начала их объяснения; оба были очень оживлены, да и как не быть.
Версилов сидел на диване перед столом, а барон в креслах сбоку. Версилов был
бледен, но говорил сдержанно и цедя слова, барон же возвышал голос и видимо
наклонен был к порывистым жестам, сдерживался через силу, но смотрел строго,
высокомерно и даже презрительно, хотя и не без некоторого удивления. Завидев
меня, он нахмурился, но Версилов почти мне обрадовался:
— Здравствуй, мой милый. Барон, это вот и есть тот самый
очень молодой человек, об котором упомянуто было в записке, и поверьте, он не
помешает, а даже может понадобиться. (Барон презрительно оглядел меня.) — Милый
мой, — прибавил мне Версилов, — я даже рад, что ты пришел, а потому посиди в
углу, прошу тебя, пока мы кончим с бароном Не беспокойтесь, барон, он только
посидит в углу.
Мне было все равно, потому что я решился, и, кроме того, все
это меня поражало; я сел молча в угол, как можно более в угол, и просидел, не
смигнув и не пошевельнувшись, до конца объяснения…
— Еще раз вам повторяю, барон, — твердо отчеканивая слова,
говорил Версилов, — что Катерину Николаевну Ахмакову, которой я написал это
недостойное и болезненное письмо, я считаю не только наиблагороднейшим
существом, но и верхом всех совершенств!
— Такое опровержение своих же слов, как я уже вам заметил,
похоже на подтверждение их вновь, — промычал барон. — Ваши слова решительно
непочтительны.
— И однако, всего будет вернее, если вы их примете в точном
смысле. Я, видите ли, страдаю припадками и… разными расстройствами, и даже
лечусь, а потому и случилось, что в одну из подобных минут…
— Эти объяснения никак не могут входить. Еще и еще раз
говорю вам, что вы упорно продолжаете ошибаться, может быть, хотите нарочно
ошибаться. Я уже предупредил вас с самого начала, что весь вопрос относительно
этой дамы, то есть о письме вашем, собственно, к генеральше Ахмаковой
долженствует, при нашем теперешнем объяснении, быть устранен окончательно; вы
же все возвращаетесь. Барон Бьоринг просил меня и поручил мне особенно привести
в ясность, собственно, лишь то, что тут до одного лишь его касается, то есть
ваше дерзкое сообщение этой «копии», а потом вашу приписку, что «вы готовы
отвечать за это чем и как угодно».
— Но, кажется, последнее уже ясно без разъяснений.
— Понимаю, слышал. Вы даже не просите извинения, а
продолжаете лишь настаивать, что «готовы отвечать чем и как угодно». Но это
слишком будет дешево. А потому я уже теперь нахожу себя вправе, в видах
оборота, который вы упорно хотите придать объяснению, высказать вам с своей
стороны все уже без стеснения, то есть: я пришел к заключению, что барону
Бьорингу ни-ка-ким образом нельзя иметь с вами дела… на равных основаниях.
— Такое решение, конечно, одно из самых выгодных для друга
вашего, барона Бьоринга, и, признаюсь, вы меня нисколько не удивили: я ожидал
того.
Замечу в скобках: мне слишком было видно с первых слов, с
первого взгляда, что Версилов даже ищет взрыва, вызывает и дразнит этого
раздражительного барона и слишком, может быть, испытывает его терпение. Барона
покоробило.
— Я слышал, что вы можете быть остроумным, но остроумие еще
не ум.
— Чрезвычайно глубокое замечание, полковник.
— Я не спрашивал похвал ваших, — вскрикнул барон, — и не
переливать из пустого приехал! Извольте выслушать: барон Бьоринг был в большом
сомнении, получив письмо ваше, потому что оно свидетельствовало о сумасшедшем
доме. И, конечно, могли быть тотчас же найдены средства, чтоб вас… успокоить.
Но для вас, по некоторым особым соображениям, было сделано снисхождение и об
вас были наведены справки: оказалось, что хотя вы и принадлежали к хорошему
обществу и когда-то служили в гвардии, но из общества исключены и репутация
ваша более чем сомнительна. Однако, несмотря и на это, я прибыл сюда, чтоб
удостовериться лично, и вот, сверх всего, вы еще позволяете себе играть словами
и сами засвидетельствовали о себе, что подвержены припадкам. Довольно!
Положение барона Бьоринга и его репутация не могут снисходить в этом деле…
Одним словом, милостивый государь, я уполномочен вам объявить, что если за сим
последует повторение или хоть что-нибудь похожее на прежний поступок, то
найдены будут немедленно средства вас усмирить, весьма скорые и верные, могу
вас уверить. Мы живем не в лесу, а в благоустроенном государстве!
— Вы так в этом уверены, мой добрый барон Р.?
— Черт возьми, — вдруг встал барон, — вы меня слишком
испытываете доказать вам сейчас, что я не очень-то «добрый ваш барон Р.».
— Ах, еще раз предупреждаю вас, — поднялся и Версилов, — что
здесь недалеко моя жена и дочь… а потому я бы вас просил говорить не столь
громко, потому что ваши крики до них долетают.
— Ваша жена… черт… Если я сидел и говорил теперь с вами, то
единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько
не понижая голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не
только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий
помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и
объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно
такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
Он быстрыми и большими шагами вышел из комнаты. Версилов не
провожал его. Он стоял, глядел на меня рассеянно и как бы меня не замечая;
вдруг он улыбнулся, тряхнул волосами и, взяв шляпу, направился тоже к дверям. Я
схватил его за руку.
— Ах да, и ты тут? Ты… слышал? — остановился он передо мной.
— Как могли вы это сделать? Как могли вы так исказить, так
опозорить!.. С таким коварством!
Он смотрел пристально, но улыбка его раздвигалась все более
и более и решительно переходила в смех.
