Он замолкает, переводит дух и зачем-то смотрит в окно.
Жду. Молча. Пока он соберется с мыслями и продолжит.
Поворачивается. Откидывается на стену и скрещивает руки на груди:
– Мне кажется, что единственная возможность чему-то научиться – это попасть в охрану купеческих обозов: воины там умелые, знают, с какой стороны браться за оружие и, главное, всегда готовы научить. Конечно же, не всех, а только того, кто бьется с ними рука об руку.
Обозы я видел раза два. Издалека. И даже не представлял, что у них есть охрана. Поэтому подаюсь вперед и таращу глаза, чтобы не пропустить ни слова.
– Попасть в гильдию охранников почти нереально – они не берут людей со стороны. Тем более – детей.
«Не берут?» – повторяю я про себя, а потом вспоминаю сказанное им «почти». И вопросительно смотрю на Данора.
– Но если ты вырастешь ОЧЕНЬ сильным, то у тебя будет шанс.
Смотрю на свои тоненькие ручки и вздыхаю – сильным меня не назовешь. Даже из жалости…
Старик замечает мой взгляд и усмехается:
– Это – дело поправимое. Если, конечно, тебе хватит упрямства.
– Хватит…
– Тогда поговори с Браззом – может, он возьмет тебя в подмастерья?.. – Кро-о-ом?
Я вернулся из прошлого и уставился на стоящую передо мной баронессу.
Мокрые волосы, обрамляющие бледное лицо, синие, трясущиеся губы, мурашки на тоненькой шейке, красные, опухшие пальцы – за время моего забытья ее милость промерзла насквозь. И теперь прилагала все усилия, чтобы не дрожать и не стучать зубами.
– Я – все… – Она поежилась.
Я посмотрел на ком окровавленного тряпья, которое требовалось постирать, мысленно пообещал, что сделаю это как-нибудь потом, подтянул к себе посох, кое-как встал и поплелся вверх по склону. Стараясь переставлять ноги как можно быстрее, чтобы баронесса могла согреться на ходу. И надеясь, что в конце этого пути я смогу прилечь и не бередить свои раны хотя бы полчаса.
Увы, мои надежды не оправдались – ввалившись в дом, леди Мэйнария затравленно посмотрела на нетопленую печь, забралась на свое ложе, подтянула к себе ноги и обхватила их руками. Потом закрыла глаза и уткнулась лбом в колени.
Я посмотрел, как ее трясет, и… снова вышел из дома. На этот раз – за сушняком.
Глава 20
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Второй день второй десятины третьего лиственя
Мохнатая еловая лапа, отливающая серебром, еле заметно качнулась, замерла и… брызнула иглами, пропуская сквозь себя рвущуюся из темноты Смерть. Короткий свист, хруст разрываемых колец – и граненый наконечник арбалетного болта, пробив кольчужный койф
[109]
, впился в шею моего отца.
– Папа-а-а!!! – срывая горло, закричала я, рванулась к телу, медленно клонящемуся на бок, открыла глаза и наткнулась на взгляд Бездушного. Полный сочувствия и понимания!
Зажмурилась. Уткнулась лицом в насквозь мокрый полотняный мешок с чистыми рубахами, служащий мне подушкой, и попыталась вырваться из липких объятий ночного кошмара.
Сон, повторяющийся чуть ли не каждую ночь, не уходил – перед моим внутренним взором возникали то болты, вылетающие из-за деревьев, то искаженные ненавистью лица оранжевых, то тело отца, лежащее в луже крови.
Картины были такими яркими и четкими, что я не выдержала и застонала.
– Выпейте воды – полегчает, – раздалось над самым ухом.
Я открыла глаза, заставила себя сесть, вытерла рукавом заплаканное лицо, вцепилась в протянутый мне котелок и… застыла: во взгляде Меченого действительно было сочувствие!
«Этого не может быть, – отстраненно подумала я. – Слуги Бога-Отступника не способны на такие чувства!»
Память тут же напомнила мне фразу, которую так любил повторять брат Димитрий:
«Как бы вы ни старались, Бездушные никогда не почувствуют ни нежности, ни уважения, ни любви, ни сострадания. Они ненавидят даже своих родных – мать, которая подарила им жизнь. Отца, чья кровь струится в их жилах. Детей, которых они породили. И эта ненависть выжигает их изнутри. Не ищите в них Света. Ибо его в них нет…»
«Нет сострадания?» – мысленно повторила я, уставилась на котелок в своих руках и зябко повела плечами.
– Замерзли? – участливо поинтересовался Меченый. И, не дожидаясь моего ответа, направился к остывшей печи!
Аккуратно сложил тоненькие веточки домиком, обложил их деревяшками покрупнее, пару раз ударил кремнем по кресалу, раздул пламя из малюсенькой искорки, вспыхнувшей на труте, и повернулся ко мне:
– Сейчас согреетесь…
«Они испытывают только половину чувств, доступных обычному человеку. И эта половина – темная», – вспомнила я и мысленно фыркнула: – этот Бездушный испытывал и светлые. Уж кто-кто, а я в этом уже убедилась.
Поэтому я отложила в сторону котелок и поблагодарила Крома за заботу:
– Спасибо!
Создание, которое должно было жить одной Тьмой и радоваться только отрицательным эмоциям, среагировало на это слово, как самый обычный человек: кивнуло, пожало плечами и… улыбнулось!
Нет, губы Крома не расплылись в разные стороны, в уголках глаз не появились лучики морщинок – просто во взгляде на миг промелькнуло что-то теплое.
В этот момент я окончательно поверила в то, что Кром живет не только Тьмой. И что в нем все-таки есть Свет.
«Свет – в слуге Бога-Отступника, который почти заслужил Темное Посмертие?» – сама себя спросила я и посмотрела на его посох, стоящий рядом с дверью.
Бесчисленное множество зарубок – человеческих жизней, выпитых Меченым, – никуда не делось. Они покрывали почти весь Путь, оставляя чистым лишь небольшой участок. Длиной чуть больше моего указательного пальца.
«Ну да, до Темного Посмертия ему осталось выпить каких-то полтора-два десятка душ», – подумала я. И замерла: последняя зарубка на Пути была той самой. Вырезанной Кромом после убийства брата Димитрия и его спутников. А ведь он убивал и после этого!
Я мысленно представила себе тех, кто умер от руки Крома на улицах Меллора и на постоялом дворе в Сосновке, и задумчиво закусила губу: большинство этих людей были взрослыми, полными сил мужчинами, а способ их убийства мало чем отличался от того, которым Кром отправил в Бездну Небытия нашего духовника. Значит, на посохе должно было появиться как минимум с десяток новых зарубок!
