Жертва – то есть экипаж, который отвез леди Мэйнарию во дворец – все не появлялась. И это все сильнее и сильнее портило мне настроение…
«Подожду еще час и пойду навстречу», – в какой-то момент решил я и скрипнул зубами: к дворцу можно было проехать и по улице Медников, и по Сапожной. А при большом желании – еще и по Цветочной, которая была вдвое шире первых двух. И на которой никогда не ездили телеги.
Минут через двадцать я понял, что больше ждать не в состоянии, вылетел за ворота, зашагал вверх по Медников и почти сразу же услышал еле слышный перестук копыт. Конечно же, с Цветочной.
Вернулся обратно к постоялому двору, вылетел за угол и… помянул Вседержителя очень нехорошими словами: экипаж, приближающийся к «Королевскому Льву», оказался не тем: над головой кучера не было козырька, кузов был перекошен, а правое переднее колесо заметно меньше левого.
От всей души врезав ногой по забору, я поудобнее перехватил посох и рванул в сторону дворца. Уже по Медников. Моля Бога-Отступника посмотреть на меня и не дать экипажу ее милости поехать по двум другим.
Двуликий откликнулся. Быстрее, чем я думал: за моей спиной что-то скрипнуло, а потом раздался удивленный голос леди Мэйнарии:
– Кром? Ты куда?
– За вами… – буркнул я и тут же вляпался в зловонную лужу. – Думал, что что-то случилось.
– Случилось, – выбравшись наружу, угрюмо вздохнула баронесса. – Мой экипаж столкнулся с какой-то телегой и перевернулся. Посмотри, во что превратилось мое платье!
– Двуликий с ним, с платьем! Вы-то не ушиблись? – встревоженно спросил я. И слегка ошалел от степени своего беспокойства.
– Я – нет. А один из лакеев руку себе сломал.
Здоровье ее сопровождающих беспокоило меня постольку-поскольку, поэтому я быстренько расплатился с кучером и повел баронессу к постоялому двору.
Оказавшись в нашей комнате, леди Мэйнария облегченно перевела дух:
– Слава Вседержителю, прошли незамеченными.
Я криво усмехнулся: хозяин постоялого двора, как минимум двое слуг и пяток служанок, попавшиеся нам по пути, для белой действительно были «никем».
Увидев мою усмешку, баронесса обиженно закусила губу, потом метнулась к зеркалу, увидела свое отражение и… прыснула:
– А что, чем я не невеста на выданье?
Леди Мэйнария была похожа на кого угодно, но не на невесту: ее лицо, шея, руки и верхняя часть груди были заляпаны грязью, волосы поменяли цвет и стали грязно-коричневыми, а подол платья превратился в очень неплохое подобие грязной половой тряпки. Кроме того, в нем зияла здоровенная дыра, в которой – о, ужас! – можно было разглядеть колени!
Не дождавшись ответа на свой вопрос, баронесса двумя пальцами приподняла прядь волос, лежащую на груди, и скривила губы:
– Ты бы не мог заказать бочку для омовений? А то я сама себе противна.
Когда из покоев ушел последний водонос, а я закрыл дверь на засов, леди Мэйнария выскользнула из спальни в одной нижней рубашке и опустила пальчик в бочку:
– У-у-у, какая горячая!!!
Я тут же уставился в окно:
– Попросить принести холодной?
– Нет, не надо… Кстати, Кром, ты не мог бы посидеть со мной, пока я буду мыться?
Забыв про приличия, я непонимающе уставился на нее, пытаясь понять, не случилось ли с ней по дороге из дворца что-то еще.
Увидев, как я на нее смотрю, баронесса густо покраснела и возмущенно зашипела:
– Ну, и о чем ты сейчас думаешь?
– О том, что по дороге из дворца вас кто-то испугал.
Леди Мэйнария пристально посмотрела на меня, потом вздохнула и… извинилась:
– Прости, пожалуйста! Я никак не могу привыкнуть к тому, что ты ведешь себя не так, как другие мужчины. Я хотела посоветоваться. А кроме тебя – не с кем. Ну… а мыться я буду долго.
Я кивнул, подошел к своему ложу и почесал затылок: ложиться при дворянке, пусть даже лицом к стене, было верхом неуважения. Садиться, впрочем, тоже. Поэтому я покосился на табурет и… повернулся лицом к стене.
– Лучше садись. Или, если хочешь, ложись… – неожиданно заявила баронесса: – Знаешь, я недавно поняла, что большинство правил поведения – это лишь способ продемонстрировать свое отношение к другому человеку. А если этот человек знает, как ты к нему относишься, нужда в некоторых из них пропадает…
Мысль была здравой. Поэтому я лег на покрывало лицом к стене и подложил руку под голову.
За спиной зашелестела ткань, потом раздался плеск и восторженный выдох:
– О-о-о, как здорово: вода – как парное молоко.
Я вздрогнул: слова леди Мэйнарии опять цепляли за душу и возвращали меня в прошлое…
– О-о-о, как здорово… – замерев по пояс в воде, простонала Ларка. – Вода – как парное молоко.
Я неторопливо стянул рубашку, потом штаны и, ежась, поплелся к озеру.
– Кро-о-ом, а ты не подашь мне мыльный корень? – повернувшись ко мне в пол-оборота, попросила сестричка. – А то я забыла…
Я кивнул, метнулся к Ларкиной котомке, вытащил из нее тряпицу с завернутыми в нее корнями и вприпрыжку понесся вниз по склону.
Тем временем сестра зачерпнула ладошками воду и вылила ее себе на грудь. Прозрачные струйки тут же рванулись вниз и, сорвавшись с торчащих в разные стороны сосков, превратились в маленький, но удивительно красивый водопад, чем-то похожий на Радужное Зеркало в верхнем течении Шары…
Сделав еще один шаг вперед, Ларка вдруг тряхнула головой, отчего ее огненно-рыжая грива на мгновение заслонила заходящее светило и запылала ослепительно-ярким огнем.
– Ларка, твои волосы – как пламя лесного пожара! – восхищенно выдохнул я. – Они горят ярче солнца!
– Угу… И конопушки – тоже, – сокрушенно вздохнула она.
– И что? Мне нравится!
Сестричка повернулась ко мне и грустно пожала плечами:
– Тебе – нравится, а всем остальным – нет…
– Тебе кажется! – усмехнулся я. – Если бы им не нравилось, то Граня Комель не стал бы набиваться мне в друзья, а Макрик Черноух не прокрадывался бы по утрам к нашему окну. И не подглядывал бы за тем, как ты одеваешься…
Ларка густо покраснела, зачем-то прикрыла рукой грудь и опустилась в воду по самую шею:
– Он подглядывает? Зачем?!
– Нравишься ты ему, – подражая Браззу-кузнецу, басом сказал я. – Он говорит, что ладная ты шибко. И что другой такой больше нет.
«Другой такой больше нет…» – мрачно повторил я. И тяжело вздохнул.
Видимо, услышав мой вздох, баронесса дернулась, так как часть воды из переполненной бочки выплеснулась на пол:
