– Ну, я же Бездушный… – криво усмехнулся я, потянулся к ножнам на левом предплечье и метнул выхваченный из них клинок в стену. – Значит, эта «бездна» – пустота, возникшая там, где когда-то была моя душа.
Леди Мэйнария отшатнулась, чуть не выпустив из рук одеяло.
Решив, что она испугалась этого броска, я на всякий случай развел руки в стороны и виновато улыбнулся:
– Прошу прощения! Я не хотел вас напугать…
– Кром!!! Ты можешь повторить это движение еще раз? – не обратив на мои слова никакого внимания, взмолилась баронесса.
– Какое движение?
– Выхватывание ножа и бросок в стену!
– Могу! – я вытащил из перевязи еще один клинок, вставил его в ножны на предплечье и выполнил ее просьбу.
Леди Мэйнария зажмурилась, некоторое время сосредоточенно молчала, а потом сжала кулачки:
– Кро-о-ом! Помнишь того монаха? Ну, на дороге, неподалеку от нашего замка? Тот, который восседал на коне моего брата?
– Угу…
– Что он сделал перед тем, как я упала?
– Потянулся к метательному клинку. Потом бросил. В меня…
– Значит, мне не показалось, – мрачно пробормотала она и… села на пол. Прямо там, где стояла!
Одеяло сдвинулось в сторону, обнажив ноги почти до середины бедра, а баронесса и не думала его поправлять: она невидящим взглядом смотрела в противоположную стену и о чем-то сосредоточенно размышляла!
Я пододвинул к себе табурет и сел. Лицом к стене. Чтобы баронесса ненароком не решила, что я пялюсь на ее ноги…
Еле слышно скрипнула половица. Зашелестела ткань. Потом на стене перед моим лицом возникла еще одна тень, а правое плечо обожгло прикосновением:
– У брата во Свете под сутаной была перевязь с метательным ножом. Значит, он умел им пользоваться. И был готов убивать! Получается, он говорил одно, а делал – другое?
Я пожал плечами:
– А что в этом удивительного?
– Он был служителем Бога-Отца! Он нес в люди слово Божье и не имел права грешить даже в помыслах!
– Он был облечен ВЛАСТЬЮ! Следовательно, привык считать себя выше любого Закона… – буркнул я и криво усмехнулся, вспомнив некоторые привычки графа Ареника Тьюварра. – Так же, как это делают многие другие…
Леди Мэйнария задумчиво постучала ноготками по моему плечу и вздохнула:
– Многие, говоришь? Что ж, тогда пусть всем им воздастся по заслугам. Так же, как брату Димитрию.
В голосе баронессы прозвучал металл, и мне стало грустно: она, наконец, прозрела. И поняла, что настоящая жизнь здорово отличается от той, которую мы видим в детстве.
Глава 34
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Первый день четвертой десятины третьего лиственя
До блеска отполированная подножка еле слышно скрипнула, карета пошатнулась, и я, сделав еще один шаг, опустилась на роскошное сиденье, обтянутое тончайшей кожей.
Через мгновение в дверном проеме возникло лицо графа Рендалла:
– Устроилась?
– Да, ваша светлость! – кивнула я.
– Замечательно! Тут совсем близко. Надеюсь, тебя не растрясет… – улыбнулся он. И помахал мне рукой: – Ну, все, я – во дворец: дела…
Еле слышно скрипнула закрывающаяся дверь, карету качнуло, и за моей спиной раздался рык лакея, забравшегося на запятки:
– Па-а-ехали!
Я откинулась на спинку, расслабилась и… вздрогнула, как от удара: там, на улице, остался Кром! Один-одинешенек!
Подавшись вперед и рванув на себя занавеску, я выглянула на улицу и сразу же уперлась взглядом в спину Меченого, бредущего вниз по Сапожной.
Широченные плечи слуги Бога-Отступника были сгорблены, голова опущена, а Посох Тьмы вообще волочился сзади, оставляя в дорожной грязи четко видимый след.
Я сглотнула подступивший к горлу комок и… заревела. Сообразив, что запрыгнула в карету, не попрощавшись!!!
– Кром… – еле слышно прошептала я. И, сообразив, что он меня не слышит, высунулась в окно и заорала. Во весь голос: – Кром! Кро-о-ом!!!
Грохнула дверь, и я, открыв глаза, увидела над собой встревоженное лицо Бездушного:
– Что случилось, ваша милость?
Я всхлипнула, потом вдруг поняла, что темно-синее пятно над его головой – это балдахин, а я, соответственно, лежу в своей кровати в «Королевском Льве», и покраснела:
– Сон приснился… Жуткий…
Кром облегченно выдохнул:
– Слава Двуликому…
Я вытерла заплаканное лицо рукавом нижней рубашки, потом подтянула одеяло к подбородку и неожиданно для себя хлопнула рукой по кровати:
– Сядь рядом, пожалуйста.
– Я весь мокрый… Тренировался…
– Ничего, – опустив взгляд, прошептала я, а когда кровать ощутимо прогнулась, заставила себя посмотреть в его глаза: – Кром! Я хотела сказать тебе спасибо…
– За что, ваша милость?
– За все, что ты для меня сделал.
Бездушный набрал в грудь воздуха и… улыбнулся! Правда, уже через мгновение его улыбка стала грустной:
– Пожалуйста…
Несколько долгих-предолгих мгновений я смотрела ему в глаза и ждала возвращения той, первой.
Не дождалась. Но поняла, что сон был глупым. Что я не смогу уехать, не попрощавшись. И… что без этого мужчины, со взглядом, в котором живет Бездна, мне будет ужасно одиноко.
Ощущение близкой потери оказалось таким острым, что я, решившись, прикоснулась к руке Бездушного:
– Кро-о-ом?
– Да, ваша милость?
– Я не знаю, как сложится мое будущее, но в доме моего деда в Саммери ты всегда найдешь и стол, и кров.
Меченый угрюмо вздохнул, провел пальцами по зарубкам и опустил взгляд:
– Спасибо, ваша милость. Только я… скоро закончу свой Путь… И мне… – он смял пальцами уголок одеяла, аккуратно смахнул им слезинку с моей щеки и продолжил. Совершенно невпопад: – Я буду помнить вас до последнего вздоха…
Последнее предложение слово в слово повторяло одно из так называемых «пустопорожних обещаний», которые согласно «Рассуждениям о красноречии» Бертрана Виттиара не несут в себе никакой смысловой нагрузки и являются лишь средством для охмурения восторженных девиц. Однако в устах Бездушного оно прозвучало иначе: он говорил не разумом, а Душой. Той самой, которую, по уверениям брата Димитрия, должен был забрать Двуликий.
Во время завтрака я смотрела на Крома и пыталась представить, что его нет. Нет ни в комнате, ни в здании, ни в Вейнаре.
