— Нет; но я сам почел себя обязанным дать ему это
удовлетворение, и, разумеется, барон остался доволен. Мы расстаемся, милостивый
государь. Вам следует дополучить с меня эти четыре фридрихсдора и три флорина
на здешний расчет. Вот деньги, а вот и бумажка с расчетом; можете это
проверить. Прощайте. С этих пор мы чужие. Кроме хлопот и неприятностей, я не видал
от вас ничего. Я позову сейчас кельнера и объявлю ему, что с завтрашнего дня не
отвечаю за ваши расходы в отеле. Честь имею пребыть вашим слугою.
Я взял деньги, бумажку, на которой был карандашом написан
расчет, поклонился генералу и весьма серьезно сказал ему:
— Генерал, дело так окончиться не может. Мне очень жаль, что
вы подвергались неприятностям от барона, но — извините меня — виною этому вы
сами. Каким образом взяли вы на себя отвечать за меня барону? Что значит
выражение, что я принадлежу к вашему дому? Я просто учитель в вашем доме, и
только. Я не сын родной, не под опекой у вас, и за поступки мои вы не можете
отвечать. Я сам — лицо юридически компетентное. Мне двадцать пять лет, я
кандидат университета, я дворянин, я вам совершенно чужой. Только одно мое
безграничное уважение к вашим достоинствам останавливает меня потребовать от
вас теперь же удовлетворения и дальнейшего отчета в том, что вы взяли на себя
право за меня отвечать.
Генерал был до того поражен, что руки расставил, потом вдруг
оборотился к французу и торопливо передал ему, что я чуть не вызвал его сейчас
на дуэль. Француз громко захохотал.
— Но барону я спустить не намерен, — продолжал я с полным
хладнокровием, нимало не смущаясь смехом мсье Де-Грие, — и так как вы, генерал,
согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его интерес, поставили
сами себя как бы участником во всем этом деле, то я честь имею вам доложить,
что не позже как завтра поутру потребую у барона, от своего имени, формального
объяснения причин, по которым он, имея дело со мною, обратился мимо меня к
другому лицу, точно я не мог или был недостоин отвечать ему сам за себя.
Что я предчувствовал, то и случилось. Генерал, услышав эту
новую глупость, струсил ужасно.
— Как, неужели вы намерены еще продолжать это проклятое
дело! — вскричал он, — но что ж со мной-то вы делаете, о господи! Не смейте, не
смейте, милостивый государь, или, клянусь вам!.. здесь есть тоже начальство, и
я… я… одним словом, по моему чину… и барон тоже… одним словом, вас заарестуют и
вышлют отсюда с полицией, чтоб вы не буянили! Понимаете это-с!
— И хоть ему захватило дух от гнева, но все-таки он трусил
ужасно.
— Генерал, — отвечал я с нестерпимым для него спокойствием,
— заарестовать нельзя за буйство прежде совершения буйства. Я еще не начинал
моих объяснений с бароном, а вам еще совершенно неизвестно, в каком виде и на
каких основаниях я намерен приступить к этому делу. Я желаю только разъяснить
обидное для меня предположение, что я нахожусь под опекой у лица, будто бы
имеющего власть над моей свободной волею. Напрасно вы так себя тревожите и
беспокоите.
— Ради бога, ради бога, Алексей Иванович, оставьте это
бессмысленное намерение! — бормотал генерал, вдруг изменяя свой разгневанный
тон на умоляющий и даже схватив меня за руки. — Ну, представьте, что из этого
выйдет? опять неприятность! Согласитесь сами, я должен здесь держать себя
особенным образом, особенно теперь!.. особенно теперь!.. О, вы не знаете, не
знаете всех моих обстоятельств!.. Когда мы отсюда поедем, я готов опять принять
вас к себе. Я теперь только так, ну, одним словом, — ведь вы понимаете же
причины! — вскричал он отчаянно, — Алексей Иванович, Алексей Иванович!..
Ретируясь к дверям, я еще раз усиленно просил его не
беспокоиться, обещал, что все обойдется хорошо и прилично, и поспешил выйти.
Иногда русские за границей бывают слишком трусливы и ужасно
боятся того, что скажут и как на них поглядят, и будет ли прилично вот то-то и
то-то? — одним словом, держат себя точно в корсете, особенно претендующие на
значение. Самое любое для них — какая-нибудь предвзятая, раз установленная
форма, которой они рабски следуют — в отелях, на гуляньях, в собраниях, в
дороге… Но генерал проговорился, что у него, сверх того, были какие-то особые
обстоятельства, что ему надо как-то «особенно держаться». Оттого-то он так
вдруг малодушно и струсил и переменил со мной тон. Я это принял к сведению и
заметил. И конечно, он мог сдуру обратиться завтра к каким-нибудь властям, так
что мне надо было в самом деле быть осторожным.
Мне, впрочем, вовсе не хотелось сердить собственно генерала;
но мне захотелось теперь посердить Полину. Полина обошлась со мною так жестоко
и сама толкнула меня на такую глупую дорогу, что мне очень хотелось довести ее
до того, чтобы она сама попросила меня остановиться. Мое школьничество могло,
наконец, и ее компрометировать. Кроме того, во мне сформировались кой-какие
другие ощущения и желания; если я, например, исчезаю пред нею самовольно в
ничто, то это вовсе ведь не значит, что пред людьми я мокрая курица и уж,
конечно, не барону «бить меня палкой». Мне захотелось над всеми ними
насмеяться, а самому выйти молодцом. Пусть посмотрят. Небось! она испугается
скандала и кликнет меня опять. А и не кликнет, так все-таки увидит, что я не
мокрая курица…
— (Удивительное известие: сейчас только услышал от нашей
няни, которую встретил на лестнице, что Марья Филипповна отправилась сегодня,
одна-одинешенька, в Карлсбад, с вечерним поездом, к двоюродной сестре. Это что
за известие? Няня говорит, что она давно собиралась; но как же этого никто не
знал? Впрочем, может, я только не знал. Няня проговорилась мне, что Марья
Филипповна с генералом еще третьего дня крупно поговорила. Понимаю-с. Это,
наверное, — mademoiselle Blanche. Да, у нас наступает что-то решительное.)
Глава VII
Наутро я позвал кельнера и объявил, чтобы счет мне писали
особенно. Номер мой был не так еще дорог, чтоб очень пугаться и совсем выехать
из отеля. У меня было шестнадцать фридрихсдоров, а там… там, может быть,
богатство! Странное дело, я еще не выиграл, но поступаю, чувствую и мыслю, как
богач, и не могу представлять себя иначе.
Я располагал, несмотря на ранний час, тотчас же отправиться
к мистеру Астлею в отель d'Angleterre, очень недалеко от нас, как вдруг вошел
ко мне Де-Грие. Этого никогда еще не случалось, да, сверх того, с этим
господином во все последнее время мы были в самых чуждых и в самых натянутых
отношениях. Он явно не скрывал своего ко мне пренебрежения, даже старался не
скрывать; а я — я имел свои собственные причины его не жаловать. Одним словом,
я его ненавидел. Приход его меня очень удивил. Я тотчас же смекнул, что тут
что-нибудь особенное заварилось.
Вошел он очень любезно и сказал мне комплимент насчет моей
комнаты. Видя, что я со шляпой в руках, он осведомился, неужели я так рано
выходу гулять. Когда же услышал, что я иду к мистеру Астлею по делу, подумал,
сообразил, и лицо его приняло чрезвычайно озабоченный вид.
