Де-Грие был, как все французы, то есть веселый и любезный,
когда это надо и выгодно, и нестерпимо скучный, когда быть веселым и любезным
переставала необходимость. Француз редко натурально любезен; он любезен всегда
как бы по приказу, из расчета. Если, например, видит необходимость быть
фантастичным, оригинальным, по-необыденнее, то фантазия его, самая глупая и
неестественная, слагается из заранее принятых и давно уже опошлившихся форм.
Натуральный же француз состоит из самой мещанский, мелкой, обыденной
положительности, — одним словом, скучнейшее существо в мире. По-моему, только
новички и особенно русские барышни прельщаются французами. Всякому же
порядочному существу тотчас же заметна и нестерпима эта казенщина раз
установившихся форм салонной любезности, развязности и веселости.
— Я к вам по делу, — начал он чрезвычайно независимо, хотя,
впрочем, вежливо, — и не скрою, что к вам послом или, лучше сказать,
посредником от генерала. Очень плохо зная русский язык, я ничего почти вчера не
понял; но генерал мне подробно объяснил, и признаюсь…
— Но послушайте, monsieur Де-Грие, — перебил я его, — вы вот
и в этом деле взялись быть посредником. Я, конечно, «un outchitel» и никогда не
претендовал на честь быть близким другом этого дома или на какие-нибудь
особенно интимные отношения, а потому и не знаю всех обстоятельств; но
разъясните мне: неужели вы уж теперь совсем принадлежите к членам этого
семейства? Потому что вы, наконец, во всем берете такое участие, непременно,
сейчас же во всем посредником…
Вопрос мой ему не понравился. Для него он был слишком
прозрачен, а проговариваться он не хотел.
— Меня связывают с генералом отчасти дела, отчасти некоторые
особенные обстоятельства, — сказал он сухо. — Генерал прислал меня просить вас
оставить ваши вчерашние намерения. Все, что вы выдумали, конечно, очень
остроумно; но он именно просил меня представить вам, что вам совершенно не
удастся; мало того — вас барон не примет, и, наконец, во всяком случае он ведь
имеет все средства избавиться от дальнейших неприятностей с вашей стороны.
Согласитесь сами. К чему же, скажите, продолжать? Генерал же вам обещает,
наверное, принять вас опять в свой дом, при первых удобных обстоятельствах, а
до того времени зачесть ваше жалованье, vos appointements. Ведь это довольно
выгодно, не правда ли?
Я возразил ему весьма спокойно, что он несколько ошибается;
что, может быть, меня от барона и не прогонят, а, напротив, выслушают, и
попросил его признаться, что, вероятно, он затем и пришел, чтоб выпытать: как
именно я примусь за все это дело?
— О боже, если генерал так заинтересован, то, разумеется,
ему приятно будет узнать, что и как вы будете делать? Это так естественно!
Я принялся объяснять, а он начал слушать, развалясь,
несколько склонив ко мне набок голову, с явным, нескрываемым ироническим
оттенком в лице. Вообще он держал себя чрезвычайно свысока. Я старался всеми
силами притвориться, что смотрю на дело с самой серьезной точки зрения. Я
объяснил, что так как барон обратился к генералу с жалобою на меня, точно на
генеральскую слугу, то, во-первых, — лишил меня этим места, а во-вторых,
третировал меня как лицо, которое не в состоянии за себя ответить и с которым
не стоит и говорить. Конечно, я чувствую себя справедливо обиженным; однако,
понимая разницу лет, положения в обществе и прочее, и прочее (я едва
удерживался от смеха в этом месте), не хочу брать на себя еще нового
легкомыслия, то есть прямо потребовать от барона или даже только предложить ему
об удовлетворении. Тем не менее я считаю себя совершенно вправе предложить ему,
и особенно баронессе, мои извинения, тем более что действительно в последнее
время я чувствую себя нездоровым, расстроенным, фантастическим и прочее, и
прочее. Однако ж сам барон вчерашним обидным для меня обращением к генералу и
настоянием, чтобы генерал лишил меня места, поставил меня в такое положение,
что теперь я уже не могу представить ему и баронессе мои извинения, потому что
и он, и баронесса, и весь свет, наверно, подумают, что я пришел с извинениями
со страха, чтоб получить назад свое место. Из всего этого следует, что я
нахожусь теперь вынужденным просить барона, чтобы он первоначально извинился
предо мною сам, в самых умеренных выражениях, — например, сказал бы, что он
вовсе не желал меня обидеть. И когда барон это выскажет, тогда я уже, с
развязанными руками, чистосердечно и искренно принесу ему и мои извинения.
Одним словом, заключил я, я прошу только, чтобы барон развязал мне руки.
— Фи, какая щепетильность и какие утонченности! И чего вам
извиняться? Ну согласитесь, monsieur… monsieur.. что вы затеваете все это
нарочно, чтобы досадить генералу… а может быть, имеете какие-нибудь особые
цели… mon cher monsieur, pardon, j'ai oublie votre nom, monsieur Alexis? n'est
ce pas?
[16]
— Но позвольте, mon cher marquis, да вам что за дело?
— Mais le general…
[17]
— А генералу что? Он вчера что-то говорил, что держать себя
на какой-то ноге должен… и так тревожился… но я ничего не понял.
— Тут есть, — тут именно существует особое обстоятельство, —
подхватил Де-Грие просящим тоном, в котором все более и более слышалась досада.
— Вы знаете mademoiselle de Cominges?
— То есть mademoiselle Blanche?
— Ну да, mademoiselle Blanche de Cominges… et madame sa
mere…
[18]
согласитесь сами, генерал… одним словом, генерал влюблен и даже…
даже, может быть, здесь совершится брак. И представьте при этом разные
скандалы, истории…
— Я не вижу тут ни скандалов, ни историй, касающихся брака.
— Но le baron est si irascible, un caractere prussien, vous
savez, enfin il fera une querelle d'Allemand.
[19]
— Так мне же, а не вам, потому что я уже не принадлежу к
дому… (Я нарочно старался быть как можно бестолковее.) Но позвольте, так это
решено, что mademoiselle Blanche выходит за генерала? Чего же ждут? Я хочу
сказать — что скрывать об этом, по крайней мере от нас, от домашних?
— Я вам не могу… впрочем, это еще не совсем… однако… вы
знаете, ждут из России известия; генералу надо устроить дела…
— А, а! la baboulinka!
Де-Грие с ненавистью посмотрел на меня.
— Одним словом, — перебил он, — я вполне надеюсь на вашу
врожденную любезность, на ваш ум, на такт… вы, конечно, сделаете это для того
семейства, в котором вы были приняты как родной, были любимы, уважаемы…
— Помилуйте, я был выгнан! Вы вот утверждаете теперь, что
это для виду; но согласитесь, если вам скажут: «Я, конечно, не хочу тебя
выдрать за уши, но для виду позволь себя выдрать за уши…» Так ведь это почти
все равно?
