Мистер Астлей слушал, сидя против меня, неподвижно, не
издавая ни слова, ни звука и глядя мне в глаза; но когда я заговорил про
француза, он вдруг осадил меня и строго спросил: имею ли я право упоминать об
этом постороннем обстоятельстве? Мистер Астлей всегда очень странно задавал
вопросы.
— Вы правы: боюсь, что нет, — ответил я.
— Об этом маркизе и о мисс Полине вы ничего не можете
сказать точного, кроме одних предположений?
Я опять удивился такому категорическому вопросу от такого
застенчивого человека, как мистер Астлей.
— Нет, точного ничего, — ответил я, — конечно, ничего.
— Если так, то вы сделали дурное дело не только тем, что
заговорили об этом со мною, но даже и тем, что про себя это подумали.
— Хорошо, хорошо! Сознаюсь; но теперь не в том дело, —
перебил я, про себя удивляясь. Тут я ему рассказал всю вчерашнюю историю, во
всех подробностях, выходку Полины, мое приключение с бароном, мою отставку,
необыкновенную трусость генерала и, наконец, в подробности изложил сегодняшнее
посещение Де Грие, со всеми оттенками; в заключение показал ему записку.
— Что вы из этого выводите? — спросил я. — Я именно пришел
узнать ваши мысли. Что же до меня касается, то я, кажется, убил бы этого
французишку и, может быть, это сделаю.
— И я, — сказал мистер Астлей. — Что же касается до мисс
Полины, то… вы знаете, мы вступаем в сношения даже с людьми нам ненавистными,
если нас вызывает к тому необходимость. Тут могут быть сношения вам
неизвестные, зависящие от обстоятельств посторонних. Я думаю, что вы можете
успокоиться — отчасти, разумеется. Что же касается до вчерашнего поступка ее,
то он, конечно, странен, — не потому, что она пожелала от вас отвязаться и
послала вас под дубину барона (которую, я не понимаю почему, он не употребил,
имея в руках), а потому, что такая выходка для такой… для такой превосходной
мисс
— неприлична. Разумеется, она не могла предугадать, что вы
буквально исполните ее насмешливое желание.
— Знаете ли что? — вскричал я вдруг, пристально всматриваясь
в мистера Астлея, — мне сдается, что вы уже о всем об этом слыхали, знаете от
кого? — от самой мисс Полины!
Мистер Астлей посмотрел на меня с удивлением.
— У вас глаза сверкают, и я читаю в них подозрение, —
проговорил он, тотчас же возвратив себе прежнее спокойствие, — но вы не имеете
ни малейших прав обнаруживать ваши подозрения. Я не могу признать этого права и
вполне отказываюсь отвечать на ваш вопрос.
— Ну, довольно! И не надо! — закричал я, странно волнуясь и
не понимая, почему вскочило это мне в мысль! И когда, где, каким образом мистер
Астлей мог бы быть выбран Полиною в поверенные? В последнее время, впрочем, я
отчасти упустил из виду мистера Астлея, а Полина и всегда была для меня
загадкой, — до того загадкой, что, например, теперь, пустившись рассказывать
всю историю моей любви мистеру Астлею, я вдруг, во время самого рассказа, был
поражен тем, что почти ничего не мог сказать об моих отношениях с нею точного и
положительного. Напротив того, все было фантастическое, странное,
неосновательное и даже ни на что не похожее.
— Ну, хорошо, хорошо; я сбит с толку и теперь еще многого не
могу сообразить, — отвечал я, точно запыхавшись. — Впрочем, вы хороший человек.
Теперь другое дело, и я прошу вашего — не совета, а мнения.
Я помолчал и начал:
— Как вы думаете, почему так струсил генерал? почему из
моего глупейшего шалопайничества они все вывели такую историю? Такую историю,
что даже сам Де-Грие нашел необходимым вмешаться (а он вмешивается только в
самых важных случаях), посетил меня (каково!), просил, умолял меня — он, Де-Грие,
меня! Наконец, заметьте себе, он пришел в девять часов, в конце девятого, и уж
записка мисс Полины была в его руках. Когда же, спрашивается, она была
написана? Может быть, мисс Полину разбудили для этого! Кроме того, что из этого
я вижу, что мисс Полина его раба (потому что даже у меня просит прощения!);
кроме этого, ей-то что во всем этом, ей лично? Она для чего так интересуется?
Чего они испугались какого-то барона? И что ж такое, что генерал женится на
mademoiselle Blanche de Cominges? Они говорят, что им как-то особенно держать
себя вследствие этого обстоятельства надо, — но ведь это уж слишком особенно,
согласитесь сами! Как вы думаете? Я по глазам вашим убежден, что вы и тут более
меня знаете!
Мистер Астлей усмехнулся и кивнул головой.
— Действительно, я, кажется, и в этом гораздо больше вашего
знаю, — сказал он. — Тут все дело касается одной mademoiselle Blanche, и я
уверен, что это совершенная истина.
— Ну что ж mademoiselle Blanche? — вскричал я с нетерпением
(у меня вдруг явилась надежда, что теперь что-нибудь откроется о m-lle Полине).
— Мне кажется, что mademoiselle Blanche имеет в настоящую
минуту особый интерес всячески избегать встречи с бароном и баронессой, — тем
более встречи неприятной, еще хуже — скандальной.
— Ну! Ну!
— Mademoiselle Blanche третьего года, во время сезона уже
была здесь, в Рулетенбурге. И я тоже здесь находился. Mademoiselle Blanche
тогда не называлась mademoiselle de Cominges, равномерно и мать ее madame veuve
Cominges тогда не существовала. По крайней мере о ней не было и помину. Де-Грие
— Де-Грие тоже не было. Я питаю глубокое убеждение, что они не только не родня
между собою, но даже и знакомы весьма недавно. Маркизом Де-Грие стал тоже
весьма недавно — я в этом уверен по одному обстоятельству. Даже можно предположить,
что он и Де-Грие стал называться недавно. Я знаю здесь одного человека,
встречавшего его и под другим именем.
— Но ведь он имеет действительно солидный круг знакомства?
— О, это может быть. Даже mademoiselle Blanche его может
иметь. Но третьего года mademoiselle Blanche, по жалобе этой самой баронессы,
получила приглашение от здешней полиции покинуть город и покинула его.
— Как так?
— Она появилась тогда здесь сперва с одним итальянцем,
каким-то князем, с историческим именем что-то вроде Барберини или что-то
похожее. Человек весь в перстнях и бриллиантах, и даже не фальшивых. Они ездили
в удивительном экипаже. Mademoiselle Blanche играла в trente et quarante
сначала хорошо, потом ей стало сильно изменять счастие; так я припоминаю. Я
помню, в один вечер она проиграла чрезвычайную сумму. Но всего хуже, что un
beau matin
[24]
ее князь исчез неизвестно куда; исчезли и лошади, и экипаж — все
исчезло. Долг в отеле ужасный. Mademoiselle Зельм`а (вместо Барберини она вдруг
обратилась в mademoiselle Зельм`у) была в последней степени отчаяния. Она выла
и визжала на весь отель и разорвала в бешенстве свое платье. Тут же в отеле
стоял один польский граф (все путешествующие поляки — графы), и mademoiselle
Зельм`а, разрывавшая свои платья и царапавшая, как кошка, свое лицо своими
прекрасными, вымытыми в духах руками, произвела на него некоторое впечатление.
Они переговорили, и к обеду она утешилась. Вечером он появился с ней под руку в
воксале. Mademoiselle Зельм`а смеялась, по своему обыкновению, весьма громко, и
в манерах ее оказалось несколько более развязности. Она поступила прямо в тот
разряд играющих на рулетке дам, которые, подходя к столу, изо всей силы
отталкивают плечом игрока, чтобы очистить себе место. Это особенный здесь шик у
этих дам. Вы их, конечно, заметили?
