Я поставил два фридрихсдора. Шарик долго летал по колесу,
наконец стал прыгать по зазубринам. Бабушка замерла и стиснула мою руку, и
вдруг — хлоп!
— Zего, — провозгласил крупер.
— Видишь, видишь! — быстро обернулась ко мне бабушка, вся
сияющая и довольная. — Я ведь сказала, сказала тебе! И надоумил меня сам
господь поставить два золотых. Ну, сколько же я теперь получу? Что ж не выдают?
Потапыч, Марфа, где же они? Наши все куда же ушли? Потапыч, Потапыч!
— Бабушка, после, — шептал я, — Потапыч у дверей, его сюда
не пустят. Смотрите, бабушка, вам деньги выдают, получайте! Бабушке выкинули
запечатанный в синей бумажке тяжеловесный сверток с пятидесятью фридрихсдорами
и отсчитали не запечатанных еще двадцать фридрихсдоров. Все это я пригреб к
бабушке лопаткой.
— Faites le jeu, messieurs! Faites le jeu, messieurs! Rien
ne va plus?
[38]
— возглашал крупер, приглашая ставить и готовясь вертеть
рулетку.
— Господи! опоздали! сейчас завертят! Ставь, ставь! —
захлопотала бабушка, — да не мешкай, скорее, — выходила она из себя, толкая
меня изо всех сил.
— Да куда ставить-то, бабушка?
— На zero, на zero! опять на zero! Ставь как можно больше!
Сколько у нас всего? Семьдесят фридрихсдоров? Нечего их жалеть, ставь по
двадцати фридрихсдоров разом.
— Опомнитесь, бабушка! Он иногда по двести раз не выходит!
Уверяю вас, вы весь капитал проставите.
— Ну, врешь, врешь! ставь! Вот язык-то звенит! Знаю, что
делаю, — даже затряслась в исступлении бабушка.
— По уставу разом более двенадцати фридрихсдоров на zero
ставить не позволено, бабушка, — ну вот я поставил.
— Как не позволено? Да ты не врешь ли? Мусье! мусье! —
затолкала она крупера, сидевшего тут же подле нее слева и приготовившегося
вертеть, — combien zero? douze? douze?
[39]
Я поскорее растолковал вопрос
по-французски.
— Oui, madame
[40]
, — вежливо подтвердил крупер, — равно как
всякая единичная ставка не должна превышать разом четырех тысяч флоринов, по
уставу, — прибавил он в пояснение.
— Ну, нечего делать, ставь двенадцать.
— Le jeu est fait!
[41]
— крикнул крупер. Колесо завертелось,
и вышло тринадцать. Проиграли!
— Еще! еще! еще! ставь еще! — кричала бабушка. Я уже не
противоречил и, пожимая плечами, поставил еще двенадцать фридрихсдоров. Колесо
вертелось долго. Бабушка просто дрожала, следя за колесом. «Да неужто она и в
самом деле думает опять zero выиграть?» — подумал я, смотря на нее с
удивлением. Решительное убеждение в выигрыше сияло на лице ее, непременное
ожидание, что вот-вот сейчас крикнут: zero! Шарик вскочил в клетку.
— Zero! — крикнул крупер.
— Что!!! — с неистовым торжеством обратилась ко мне бабушка.
Я сам был игрок; я почувствовал это в ту самую минуту. У
меня руки-ноги дрожали, в голову ударило. Конечно, это был редкий случай, что
на каких-нибудь десяти ударах три раза выскочил zero; но особенно удивительного
тут не было ничего. Я сам был свидетелем, как третьего дня вышло три zero сряду
и при этом один из игроков, ревностно отмечавший на бумажке удары, громко
заметил, что не далее, как вчера, этот же самый zero упал в целые сутки один
раз.
С бабушкой, как с выигравшей самый значительный выигрыш, особенно
внимательно и почтительно рассчитались. Ей приходилось получить ровно четыреста
двадцать фридрихсдоров, то есть четыре тысячи флоринов и двадцать
фридрихсдоров. Двадцать фридрихсдоров ей выдали золотом, а четыре тысячи —
банковыми билетами.
На этот раз бабушка уже не звала Потапыча; она была занята
не тем. Она даже не толкалась и не дрожала снаружи. Она, если можно так
выразиться, дрожала изнутри. Вся на чем-то сосредоточилась, так и прицелилась:
— Алексей Иванович! он сказал, зараз можно только четыре
тысячи флоринов поставить? На, бери, ставь эти все четыре на красную, — решила
бабушка.
Было бесполезно отговаривать. Колесо завертелось.
— Rouge! — провозгласил крупер.
Опять выигрыш в четыре тысячи флоринов, всего, стало быть,
восемь.
— Четыре сюда мне давай, а четыре ставь опять на красную, —
командовала бабушка.
Я поставил опять четыре тысячи.
— Rouge! — провозгласил снова крупер.
— Итого двенадцать! Давай их все сюда. Золото ссыпай сюда, в
кошелек, а билеты спрячь.
— Довольно! Домой! Откатите кресла!
Глава XI
Кресла откатили к дверям, на другой конец залы. Бабушка
сияла. Все наши стеснились тотчас же кругом нее с поздравлениями. Как ни
эксцентрично было поведение бабушки, но ее триумф покрывал многое, и генерал
уже не боялся скомпрометировать себя в публике родственными отношениями с такой
странной женщиной. С снисходительною и фамильярно-веселою улыбкою, как бы теша
ребенка, поздравил он бабушку. Впрочем, он был видимо поражен, равно как и все
зрители. Кругом говорили и указывали на бабушку. Многие проходили мимо нее,
чтобы ближе ее рассмотреть. Мистер Астлей толковал о ней в стороне с двумя
своими знакомыми англичанами. Несколько величавых зрительниц, дам, с величавым
недоумением рассматривали ее как какое-то чудо. Де-Грие так и рассыпался в
поздравлениях и улыбках.
— Quelle victoire!
[42]
— говорил он.
— Mais, madame, c'etait du feu!
[43]
— прибавила с
заигрывающей улыбкой mademoiselle Blanche.
— Да-с, вот взяла да и выиграла двенадцать тысяч флоринов!
Какое двенадцать, а золото-то? С золотом почти что тринадцать выйдет. Это
сколько по-нашему? Тысяч шесть, что ли, будет?
Я доложил, что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу,
пожалуй, и до восьми дойдет.
— Шутка, восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничего
не делаете! Потапыч, Марфа, видели?
— Матушка, да как это вы? Восемь тысяч рублей, — восклицала,
извиваясь, Марфа.
— Нате, вот вам от меня по пяти золотых, вот! Потапыч и
Марфа бросились целовать ручки.
— И носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому,
Алексей Иванович. Что это лакей кланяется, и другой тоже? Поздравляют? Дай им
тоже по фридрихсдору.
